Воскресенье
– Хорошо посидели. Душевно.
– Да, только немного обыденно.
– Знаешь, Остин, для меня в последнее время и обыденность – экзотика.
– Догадываюсь. Ты долго уже сам не свой. Но ведь не расскажешь...
– Расскажу, пожалуй. Только попозже.
– Ну, попозже так попозже.
– Слушай, у тебя эта царапина на лице разве справа была? Хотя, извини. Идиотский вопрос.
– По крайней мере, какой-то странный.
– Забудь.
– Попробую.
– Всё-таки приятно было увидеть всех старых знакомых разом.
– И незнакомых тоже. Что это за девушка была? Веда, кажется.
– Так, одна приятельница.
– Тоже позже расскажешь?
– Ага.
– По-моему, груз скрываемого тобой уже превысил критическую массу. Сейчас самое время. А я тебе потом помогу посуду помыть.
Остин указал на неприбранный стол, оставшийся после ухода гостей. Неяркий торшер отражал свой свет в гранях пустых бокалов. Я махнул рукой:
– Да ладно, я завтра сам помою. Впрочем, ты прав. Сейчас самое время.
– Вот и славно! – обрадовался Остин. – Рассказывай. Кстати, смотри. Тут ещё два бутерброда осталось. Один тебе, другой мне.
– Ешь оба, я не буду.
– Ты? Не будешь?
– Да, я перестал есть мясо.
– С каких это пор?
– Недавно.
– И зверушек не жалко?
– Так наоборот, потому и не ем, что жалко.
– Это слишком поверхностный взгляд. Ну, представь, что будет, если все станут вегетарианцами. Вся экологическая система, построенная на том кто кого ест и в каких количествах, рухнет. Леса начнут вырубать под поля твоей вегетарианской еды. Животным придется совсем не сладко.
– Думаешь? – с сомнением спросил я.
– А ты считаешь, что изменение типа питания такого распространённого вида как Homo Sapiens никак не повлияет на все остальные виды?
– Ты сумасшедший.
– Я? Нисколько. Даже более того – я единственный нормальный человек в этом безумном мире! Впрочем, мы отвлеклись. Ты хотел что-то мне рассказать.
– Да, конечно...
Я собрался с мыслями и начал:
– Помнишь, я давал тебе почитать одну книжку на нелепом языке?..
Я рассказывал долго и сумбурно. А Остин внимательно слушал, не отрывая от меня немигающих глаз и не перебивая. За окном поднялся ветер и хлестал мокрым снегом по стеклу. Забытая посуда на столе застыла в оцепенении. Наконец, я закончил. Остин взял последний оставшийся бутерброд и стал жевать. Потом проглотил и пробормотал:
– Хм. Занятная история. Это кое-что объясняет.
– Знаешь, меня постоянно удивляет, что ты ничему не удивляешься!
– Некоторые теоретики считают, что любая непротиворечивая теория имеет право на существование.
– Даже абсурдная?
– Ага. Как, ты говоришь, звали того, кто рассказал тебе вторую версию происходящего?
– Морок.
– Да уж. Я бы не стал безоглядно верить человеку с таким именем.
– Я тоже боюсь, что Морок морочит меня. К тому же от выбора меня никто не освобождал. Правда суть моего решения совершенно различна в различных вариантах реальности.
– И что ты намерен делать?
– Туссэн поставил меня перед вопросом: какая из двух незнакомых мне душ должна умереть. Вроде бы, третьей альтернативы не существует. Но я понял, какое решение будет верным. Я откажусь от права искать ответ. Это их выбор. И своим отказом я, признаю за ними право на этот выбор.
– По-моему, это самый худший вариант. Если истинна версия Туссэна, то парень, без сомнения, погибнет. Если же Морок сказал правду, то, скорее всего, прошедшим испытание будет считаться тот, кто возьмёт этот выбор на себя. Доказав тем самым свою способность принимать решения подобного рода.
– Я знаю. Но именно так будет правильно.
Остин покачал головой.
– Я сегодня ночью постараюсь отыскать Туссэна и дать ему ответ, – немного помолчав, сказал я. Остин только задумчиво кивнул. Мы ещё помолчали, и я опять заговорил:
– Почему так? Кати либо умерла, либо никогда меня не любила. Передо мной ставят задачу, не имеющую решения. Действительность в любой момент может оказаться иллюзией. На дворе холодно, а на столе гора немытой посуды.
– Что поделаешь, – философски заметил мой друг. – Мир далёк от совершенства. В совершенном мире все иначе. Там всегда тепло и ласковое море. Там все умны и красивы. И все ходят обнаженными. Только я там такой же, как и здесь.
* * *
В щели между дверью и косяком торчала записка. Или кто-то писал Мороку, или его квартира опять выкидывала всякие фокусы. А может, записка предназначалась мне? Я выдернул сложенный вчетверо листок бумаги и развернул его. Каллиграфическим почерком, перьевой ручкой, с нажимами, делающими линию то толще, то тоньше, на листке значилось: "И сотворил тогда Бог из Нуна мир за шесть дней и обрёл покой на седьмой. Потому как возложил бремя войны с Хаосом на свое творение". Я пожал плечами и сунул записку в карман.
Помня своё предыдущее посещение этого дома, и страхи, преследовавшие меня до сих пор, я очень медленно открыл дверь и заглянул за неё.
То, что я увидел, было обыденно и фантастично одновременно. Вместо комнаты Морока с черным ковром и серыми стенами меня ждала моя собственная квартира. Отбросив опасения, я зашёл в неё твёрдой походкой хозяина. Мимоходом взглянув на так и не прибранный после ухода гостей стол, я, не раздеваясь, вышел на балкон.
Под моими ногами раскинулся город, то ли тот, который был знаком мне с детства, то ли созданный Мороком для его собственных загадочных целей. Впрочем, обе эти гипотезы могли оказаться верны одновременно. Как он там говорил? "Обладают потенцией развития, судьбой, непредсказуемостью..." И еще что-то про неразличимость.
Холод забирался ко мне в рукава и за шиворот. Снежинки опускались вниз мимо самого моего лица. Быстро теряясь в темноте, они вдруг вспыхивали яркими точками, попав в конусы света под лампами фонарей. Город необратимо менялся у меня на глазах, покрываясь мягкой кожурой снежного покрова. Формы, размеры, и без того плохо различимые в ночном сумраке растворялись в окружающей белизне. Белёсое небо лежало на крышах белых домов, верх и низ переставали существовать. Редкие яркие прямоугольники окон висели в пустоте. Одинокий автомобиль ракетой промчался через эту маленькую, уютную вселенную и скрылся в соседних мирах. Я вновь остался один среди вихрей шестигранных безмолвных сущностей готовых исчезнуть при одном прикосновении моей руки. Время остановилось.