Амфитеатр
Я просидел на скамейке почти до рассвета. Ни домой, ни в пустую квартиру идти не хотелось. В предложении каменного чудовища был смысл. Уехать отсюда ко всем чертям, к новым чудесам, грандиозным и осмысленным.
Перекресток, рядом с которым стояла скамейка, в этот час был совершенно пуст. Лишь один раз за всю ночь через него промчался автомобиль – частица чужого мира. Фонари светили на мостовую, так, на всякий случай. Старательный светофор с тупой прилежностью мигал разноцветными огоньками. Для него в этом был какой-то смысл, но со стороны, с моей скамейки, занятие это казалось смешным и пустым. Чёрные деревья равнодушно, и как-то зябко, словно пытаясь согреться, шевелили листьями. Чёрная кошка, старая знакомая, вышла из темноты улиц, и беззвучно вспрыгнула на скамейку. Посмотрела на меня сочувственным взглядом и уселась рядом. Так мы и сидели молча, глядя на серый асфальт, серые деревья, и серые дома с черными дырами окон.
Приближалось утро, наступили предрассветные сумерки. Кошка замурлыкала вдруг, и я понял, что продрог. Поднявшись со скамейки, я направился к квартире без замка. Просто потому, что она была ближе. Кошка встала на все четыре лапы, выгнула спину потягиваясь, зевнула и пошла следом.
Мы остановились на третьем этаже у самой двери. Я протянул руку, чтобы открыть её, но дверь распахнулась сама собой. На пороге стоял Туссэн.
– Привет! – бросил он. – Заходите.
Кошка гордо прошла первой. Я замер, сердитый и несговорчивый.
– Да, непредвзятым в данный момент тебя назвать сложно, – усмехнулся Туссэн. – Это хорошо. Ты заходи скорее, мне есть, что тебе сказать.
Я переступил порог. Туссэн гостеприимно распахнул дверь в комнату. Приблизившись к проёму, я ошеломленно замер. Вместо ожидаемой чёрно-белой комнаты передо мной возникла пустота, наполненная воздухом и запахом соли. Нескончаемый город лежал под моими ногами. Маленькие одноэтажные домики лестницей сбегали вниз, к серому в предрассветных сумерках морю. Глиняные белённые стены распахивали рты дверей на крыши домов нижних уровней. Казалось, домики разместились на ступеньках амфитеатра в ожидании начала театрального действа. Третий звонок прозвенел, занавес светлеющего неба был готов распахнуться в любой момент, выпустив на всеобщее обозрение главного актёра.
Я медленно шагнул вперёд, на чёрный мягкий ковёр – единственное, что напоминало о прежней комнате. Теперь он лежал на глиняном уступе, служившем площадкой у двери, из которой я вышел и крышей другого дома, под моими ногами. Он походил на шкуру громадного чёрного зверя. Маленький столик, два плетёных кресла на море.
– Садись, – Туссэн указал на одно из них. – Хочешь кофе? У тебя вид человека, не спавшего всю ночь. Хороший кофий, совсем недавно привезли из колоний.
Я удивлённо обернулся на эту фразу и поймал насмешливый взгляд неправдоподобно старых глаз на неправдоподобно молодом лице. Отвернувшись, я уселся в кресло. Туссэн налил нам кофе из фарфорового кофейника, и тоже сел. Кошка прошла через ковёр, пересекла его неровный край, мягко ступая по глиняному полу подошла к самому краю уступа и устроилась там, как и мы глядя на море.
Мы молчали, сидя под простуженным утренним ветром. На другие уступы тоже выходили люди. На крыше нашего домика, куда вела прислонённая к стене лестница, раздавались тихие слова на незнакомом языке. Я оглянулся. Уступы домов продолжались за нашей спиной всё выше и выше, и только где-то на невообразимой высоте уступали место монументальной стихии заснеженных горных вершин. Вновь взглянул вниз. Люди на крышах домов зажигали костры на постаментах, судя по всему, на жертвенниках. Весь амфитеатр вспыхнул искрами пламени, и в этот момент, отражая завороженный зрительный зал, узкая полоска светила выступила над горизонтом, рассыпав по морю рубиновые брызги бликов. В этот момент Туссэн нарушил молчание:
– Я расскажу тебе сказку. Её придумал кто-то, тебе не ведомый, давным-давно.
Солнечный диск медленно выползал из-за горизонта, наполняя пространство утренней прозрачностью. Глиняные стены зарделись смущенные встречей с ним.
– Когда-то, когда Бог только создал землю, но не создал ещё ничего живого, надумал он сотворить нечто, себе подобное. И создал ангела. Он сделал ему прекрасное тело и вложил в это тело душу. Посмотрел Бог внимательно на своё творение, и увидел, что тело ангела прекрасно, а душа страдает изъянами, потому как не во всём подобна Богу. И сказал Бог ангелу: "Будешь моим помощником".
Люди на уступах зашевелились. Тёплые солнечные лучи коснулись моей продрогшей кожи.
– Он поручил ангелу самое простое – лепить тела. А сам взялся за более сложную работу – за души, намереваясь делать их как можно тщательнее. Они работали весь день. Наступил вечер, небо покрылось звёздами, а они всё трудились, делая каждый своё. Месяц взошёл и опустился, ночь прошествовала от горизонта до горизонта, рассвет взглянул на Бога и ангела.
Я слушал и смотрел на море. Светило пило морскую воду и набухало, становясь всё толще и выпуклее. Сзади нас, над нами, чей-то голос забормотал непонятные молитвы. Волна незнакомых слов побежала вниз, к морю, гул молящихся голосов нарастал со всех сторон, смешиваясь с шумом прибоя.
– В свете восходящего солнца Бог увидел, что ангел заснул посреди ночи, не закончив свою работу, ибо душа его была несовершенна. Вот так и получилось, что Бог создал душ больше, чем ангел успел создать тел.
Туссэн замолчал. Молитва то ли смолкла, то ли растворилась в морском ветре. Завороженные собственными словами люди стояли лицом к пунцовому лику своего повелителя. Ветер насытился оранжевым и стал тёплым.
– Это правда? – спросил я.
– Это сказка, – отозвался Туссэн.
Неподвижные фигурки людей зашевелились. Они неторопливо начали расходиться по своим делам, отбрасывая длинные тени себе под ноги и на стены собственных домов. Только сейчас я понял, что город не имеет улиц. Чтобы попасть наверх, необходимо было взбираться по бесчисленным лесенкам с крыши на крышу. И люди сновали по лесенкам то вверх, то вниз. Город проснулся и зажил привычной для него, но непонятной для меня жизнью.
– Когда мы тебе говорили, что нет ничего, что нас всех объединяет, – после долгой тишины произнёс Туссэн, – мы несколько кривили душой. Просто никто из нас не любит в этом признаваться. По этой, наверное, причине, для нас, говорящих на ликси, нет определённого названия. А ещё потому, что стоит нам как-то назвать себя, и люди сразу же начинают преследовать нас. Так не раз уже было. В конечном итоге это отражается на самих людях – охота на ведьм порождает новых ведьм. А мы всегда хотели избежать эскалации страха и ненависти.
Туссэн вновь замолчал. Я оцепенело наблюдал за будничной суматохой города-амфитеатра. На площадке под нами гончар завертел свой круг, шлепнув на него ком глины со слепыми глазницами следов впечатавшихся пальцев. Солнце, неспешно переодевающееся в свои полуденные одежды, наконец согрело меня.
Среди тысяч человечков, копошащихся в этом муравейнике наизнанку, мое внимание почему-то привлёк один. Видимо потому, что его одежды ярко выделялись среди одежд соплеменников. Вопреки остальным, снующим то туда, то сюда, человек этот целенаправленно перебирался с одной крыши на другую, поднимаясь всё выше и поражая меня своей упрямой волей.
– Поэтому вы убили Кати? – повернулся я к Туссэну? – Вам нужно было тело, чтобы поселить туда чью-то душу?
Туссэн молча кивнул. Человечек настырно карабкался наверх. Теперь он был в каком-то десятке уровней ниже нас, и я мог различить, как обитатели домов оглядываются на него, удивленно и несколько настороженно. В его фигуре и движениях мне чудилось нечто знакомое.
– Но почему именно Кати?
– Кого-то ведь надо было выбрать.
– А что стало с её душой? Что вообще происходит с душами, покинувшими тело?
Туссэн коротко взглянул на меня:
– Я не знаю. И никто не знает. Никакая из душ любого из нас никогда не остаётся без тела.
Я резко вскочил. Лёгкий столик вздрогнул от моего движения, и недопитый кофе выбросил несколько капель из чашки, как вконец проигравшийся игрок на последних ставках выкидывает кости. Капли коснулись стола и расплылись беспомощными кляксами.
– Вы, кто бы вы ни были и как бы себя не называли... Вы жестоки и бесчеловечны. На протяжении веков вы убиваете людей и так спокойно говорите об этом! Вы... Вы...
Дыхание перехватило. Я замолчал. Туссэн неподвижно сидел в своём кресле, глядя на море. Моя ярость, что скопилась во мне за последнее время, пыталась вырваться наружу, колотя кулаками из запертой наглухо грудной клетки и сотрясая всё тело. Пытаясь сдержать себя, я закусил губу и отвернулся от Туссэна, взглянув вниз, в бездну. Гомон города-водоворота пульсировал в висках. Человек, за которым я наблюдал так долго, был уже совсем рядом с нами. Гончар остановил круг и спокойным взглядом проводил чужака к самой лестнице на нашу площадку. Вот показался его лоб, глаза, встретившиеся со взглядом кошки, рот со сжатыми губами. Алларих, мой недавний недобрый знакомый явился нам.
Он стоял на самом краю, загораживая солнце и море, и хмуро смотрел на меня и Туссэна. Кошка поднялась на лапы, отошла от него на несколько шагов, и вновь уселась.
– Ты всё-таки вернулся, – сердито проговорил он. Мы стояли друг против друга, оба злые и непримиримые. Туссэн оторвался от созерцания моря и насмешливо взглянул на Аллариха.
– Я же говорил тебе, всё, что ты тут увидишь или услышишь – ложь, – неумолимо продолжал Алларих. – Этот город, он сам, – Алларих ткнул пальцем в Туссэна, – и всё, что он говорит. Ты думаешь, он на самом деле так выглядит? Он даже имя тебе сказал подложное, его зовут вовсе не Туссэн!
Моя злость с трудом уже помещалась внутри. Однако, заполнив всего меня, она стала аморфной, малоподвижной. Я не мог ничего сказать в ответ, я не мог даже шевелиться. Алларих оторвал от меня взгляд и уставился на Туссэна. Тот улыбнулся и мягко пробормотал:
– Ты же даже не знаешь, что я ему рассказывал, мальчик мой.
Алларих промолчал и вновь повернулся ко мне:
– Ты считаешь меня врагом, потому, что я раскрыл тебе глаза...
– Ты хочешь сказать, ты его друг? – насмешливо перебил его Туссэн.
– А ты? – вскинулся Алларих. – Ты на его стороне?
– Нет. Я не на его стороне. В некотором смысле, я против него.
– Слышал? Тут все против тебя. Твою любимую убили, правду ты тут не узнаешь. Что тебе тут делать?
Неожиданно для самого себя, в озлобленных интонациях моего собеседника я почувствовал противоестественный испуг, почти мольбу: "Уйди отсюда. Уйди и никогда не возвращайся".
Я устало опустился в своё кресло. Алларих стоял перед нами на пронизывающем ветру с моря, нелепый и, кажется, растерянный. Я взял чашку с остывшим кофе и поднёс ко рту. Тёмная, почти вязкая на вид жидкость лениво колыхнулась под моими губами. Сделав глоток, я неторопливо поставил чашку на стол и заявил:
– Господи, как вы все мне надоели.
Туссэн с любопытством посмотрел на меня, затем на Аллариха, затем опять на меня:
– Я думаю, – высказал он наконец, – тебе стоит сейчас пойти домой. Наговоримся еще.