Ночные разговоры
– Алло! Дядюшка Хо?
– Здравствуй! – голос мальчика лет пяти.
– Это я...
– А я тебя узнал! Я вообще кого хочешь узнаю по голосу!
Поведение тоже как у ребенка. И как с таким серьёзно разговаривать?
– Я хотел спросить. На празднике у Туссэна были все из ваших?
– Меня не было. Они там веселились, а я тут один был, – ребёнок явно обиделся.
– А кроме тебя?
– Кого-то не было, но они сами не пошли, а меня даже не позвали.
– Но как же ты мог прийти? У тебя же тела нет.
– Ты злой! Зачем мне говоришь такое? Не буду с тобой разговаривать! – малыш бросил трубку.
Я скомкал промокший насквозь носовой платок и отшвырнул его в угол комнаты. Сон на булыжной мостовой во второй половине осени обернулся насморком, больным горлом, тяжелой головой. Я посидел некоторое время, держа трубку в руке и вяло раздумывая, продолжать ли допытываться у телефонного духа куда подевалась Кати, или завалиться спать до полного выздоровления. Голова раскалывалась и наотрез отказывалась думать. Я опустил трубку на рычаг, тяжело побрёл к дивану и, отвернувшись лицом в тёмный угол, заснул.
Когда я проснулся, за окном было уже темно. На кресле в противоположном углу комнаты сидела Веда с сердитыми глазами.
– Ревнуешь?
Веда кивнула. Мы помолчали некоторое время. Больная голова не давала соображать.
– Послушай, – сказал я. – Вот вы все такие всемогущие. Вылечи мой насморк. И чтобы голова не болела, и горло.
– Мы не умеем лечить.
– Почему это?
– Нам не надо. Мы не болеем. Мы хозяева своих тел, и можем менять их так, как захотим. В разумных пределах, конечно. Только старые умеют лечить – те, кто поселился в тела ещё не умея ими правильно управлять.
– Кто это старые?
– Ну, Мокка, Голем, Морок...
– ... дядюшка Хо.
– Нет, дядюшка Хо не старый. Мог бы и сам догадаться.
– Как, интересно?
– Развитая телефонная сеть возникла не так уж давно.
– А. Да. Я сейчас совсем плохо соображаю. Голова болит.
– Так тебе и надо!
– Не обижайся. Так вышло.
Веда вздохнула:
– Я знаю, что неправильно ревновать. Тем более на празднике. Я просто слишком маленькая еще. Говорят, что после ста лет уже не ревнуют. В этом отношении тебе не повезло – ты не доживёшь до ста, и я буду ревновать всю твою жизнь.
– Это у тебя шутки такие?
– Да нет, всё так и есть. Чем дольше мы живём, тем меньше в нас человеческого. Всё поведение меняется. Мы можем строить взаимоотношения друг с другом не на основе инстинктов, а так, как захотим сами. Без ревности, зависти, стремления сделать карьеру, стремления быть выше других... Но для этого каждому из нас нужно время.
– Не болеть вы быстрее учитесь.
– Надо же, какой ехидный!
– Ехидный, – согласился я. – И тоже буду ревновать. Мне тоже сто лет еще не исполнилось. Сама ушла куда-то с Алларихом, а на меня обижается!
Веда покраснела, затем вскочила с кресла и выбежала из комнаты и из квартиры.
* * *
– Алло!
– Ты что-то хотел у меня спросить?
– Дядюшка Хо, вы знаете который час?
– Разумеется, – невозмутимо парировал телефонный дух. В трубке щелкнуло, и записанный на плёнку голос любезно сообщил точное время, предполагающее глубокую ночь.
– Вы что, никогда не спите?
– Когда я не говорю, меня как бы и нет. Приходится говорить круглосуточно. А ночью с этим особые проблемы.
– Можно позвонить кому-нибудь из другого полушария.
– Можно, конечно... Это сопряжено с определенным риском. Я боюсь лишиться целостности.
– Ладно, бог с вами. Я действительно хотел спросить. Вам известно, почему Кати не было на празднике?
– Кати?
– Ну, той, что живет сейчас в её теле.
– Я ее плохо знаю. Мы пока мало общались. К тому же, она еще совсем юная, ей необходимо время, чтобы освоится в этом мире. Ты лучше у Туссэна спроси.
– Спасибо. Хотя я рассчитывал узнать больше.
– Что поделаешь. Ринама конта стела бу.
– Опять непонятно говорите. Ликси или тамрик?
– Ликси.
– Мне так до сих пор и не рассказали, чем тамрик от него отличается.
– Ну... Как и на ликси на нем нельзя сказать неправду. Но слова в нем совсем другие. И вообще все другое. С ликси даже перевести ничего нельзя на тамрик и наоборот. Так же как с ликси и тамрика нельзя перевести на обычный язык...
– Зачем же нужны два языка с одинаковыми свойствами...
– А зачем нужны тысячи человеческих языков? Кстати, у нас не два языка а гораздо больше. И в этом всё-таки есть смысл. Есть такие утверждения, которые нельзя сказать на ликси, но можно на тамрике, и наоборот. А есть такие, причём вполне правдивые, которые нельзя сказать ни на одном из языков истины.
– Как у вас все сложно.
– На самом деле еще сложнее. Мы, кроме языков истины иногда пользуемся языками лжи. Лонгеварном, например. Любая фраза сказанная на этом языке – ложна.
– А это ещё зачем?
– Видишь ли, разработка языков это один из способов познания мира. Я занимаюсь этим с самого рождения. И оказывается, исследуя искусственные языки, можно узнать невообразимо много о природе вещей, так много, что дух захватывает.
– Может быть, ты так думаешь потому, что язык единственный метод исследования, который есть в твоем распоряжении.
– Даже если так, – голос дядюшки Хо стал сухим, – это не повод говорить мне такие вещи в лицо. Да, я ограничен в своих возможностях, но, тем не менее, живу полноценной жизнью. Боюсь что ты на моем месте был бы жалким идиотом. Ты и своё тело используешь лишь отчасти, не давая реализоваться сотням возможностей.
– Извини. Я не хотел тебя обидеть.
– Кроме того, – мгновенно смягчился мой собеседник, – когда ты рассказываешь сказку, ты и не пытаешься убедить кого бы то ни было в своей правдивости. А языки лжи дают много новых возможностей для повествования, а для поэзии это просто находка. Наши языки – и языки истины, и языки лжи – это объединение того, что вы называете наукой, с тем, что вы называете искусством.
Разговор с дядюшкой Хо подействовал на меня благотворно. После долгих дней болезни, я чувствовал, что выздоравливаю. Несмотря на глубокую ночь, спать не хотелось. Как всегда перед выздоровлением, моё тело медленно наполнялось силами. Окружающий мир казался романтичным и немного сказочным. Я лежал в своей кровати под белой простынёй и бездумно смотрел на тёмный прямоугольник окна, за которым, оранжевый в электрическом свете падал ранний первый снег.
* * *
Мы шли по ночному городу. Зима ещё не началась, но осень определённо закончилась. Кисейные лоскутки позёмки до блеска натирали булыжники мостовой. Туссэн бодро шагал по пустынной улице и разглагольствовал:
– В мире гораздо больше чудес, чем можно было бы предположить. Вот например, видишь этот камень, – Туссэн жёстко наступил носком своего ботинка на один из многочисленных камней мостовой. – Этот камень – сердце города. Если его вытащить город погибнет.
Некоторое время мы продолжали путь в тишине.
– И ты так просто показываешь мне этот камень?
– Оглянись.
Я обернулся. Ровные ряды брусчатки скользкой чешуей покрывали изогнутое тело улицы. Найти среди них только что показанное чудо не представлялось возможным.
– Кроме того, – продолжил мой собеседник, – его не так просто оттуда извлечь. Как ты думаешь, почему эта улица до сих пор в булыжнике, в то время как все ближайшие под асфальтом?
Разговор вновь прервался. Размеренные шаги не позволяли торопить события.
– В мире, как оказалось, много не только чудес, но и чудовищ, – я не хотел грубить, но не смог сдержаться. – В вас многое пугает.
Туссэн согласно кивнул. Не желая останавливаться, я продолжал:
– Вы скрываетесь ото всех, ведёте двойную жизнь. Едите сырое мясо. Наконец, вы попросту паразитируете на людях!
– А тебе не приходило в голову, что всё обстоит противоположным образом. Видишь ли, ты, как и большинство людей склонен рассматривать человека в первую очередь в физическом плане. Жизнь людей, по-вашему, это в первую очередь жизнь тел. Кто с кем целуется, кто где живёт, кого посадили в тюрьму. Мы же, по самой своей природе, склонны рассматривать жизнь как жизнь идей. И в этом отношении люди паразитируют на нас. Вся человеческая культура живёт за счёт культуры нашей. Всё новое, что возникает в искусстве или науке возникает в нашей среде. Если бы нас не существовало, искусство вечно вращалось бы в кругу уже придуманных образов, идей, сюжетов. Мы же постоянно создаём что-то другое, что-то чего не было ранее. И только поэтому культура до сих пор не исчерпала себя.
– Ну и самомнение у всех вас!
– Это не самомнение, мой мальчик. Я живу давно, и многое помню. Первые наскальные рисунки созданы нами. Триновант, Афины, Теночтитлан, Фивы, десятки других крупных городов стоят на месте наших поселений. Когда мы становимся герметичными и тщательно прячемся от людей, развитие культуры останавливается. Единственное, что умеют создавать люди – это каноны, закрепляя, таким образом, то, что придумали мы. Видимо, чтобы не позабыть. Вот тебе, в качестве доказательства, пророчество. Мы стали готовить блюда из сырого мяса совсем недавно. Для вас это дикость. Но пройдёт не так уж много времени, и вы последуете за нами: есть сырое мясо станет общепринятым.
– Ну уж.
– Увидишь...
Мы подошли к старому зданию со стенами, покрытыми барельефами. Чья-то усадьба двухсотлетнего возраста. Перед домом небольшой парк. Над воротами герб и девиз:
"В Хаосе было всё! Но даже Бог не отыскал там покоя". Туссэн остановился и кивнул: "Заходи".
Я прошёл мимо сорванной с петель решётки. Тоненькая ледяная корочка, затянувшая мокрую ранку земли, хрустнула под моим ботинком. Бронзовые грифоны ёжились от холода.
– Вот оно, – Туссэн положил руку на уродливую ветку высохшего дерева.
– Что это?
– Это моё прошлое. Кажется, дерево высохло недавно, а оно стоит в таком виде уже более пятисот лет. Задолго до того, как здесь построили все эти дома.
– Почему же его не срубили?
– Я не дал. Хотя пытались несколько раз. Вот эти рубцы появились, когда возводили усадьбу. Тогда пришлось создать родовую легенду. А вот эти сделали в тот момент, когда в легенды перестали верить.
– С ним связаны твои воспоминания?
– И воспоминания тоже. Но хватит об этом. Говори, зачем пришел. Я думаю это хорошее место, чтобы выслушать просьбу. Я набрал в легкие воздуха:
– Я хочу увидеть Кати. То есть не Кати, конечно, а ту, которая сейчас в её теле.
– Зачем тебе? Тело, это только тело. Кати умерла.
– Не знаю зачем. Хочу. Не могу без этого.
– Как можно отказать в такой просьбе! Необоснованное желание священно!
Мне почудилась ирония в его голосе, но в следующий момент я понял, что Туссэн абсолютно серьезен.
– Кроме того, – продолжил мой собеседник, – я, как ни странно, понимаю тебя. Бороться за существование куска трухлявой древесины не менее глупо. Но, боюсь, ты будешь разочарован.
– Почему?
– Ты не обретёшь покоя.
– Я знаю.
– Ничего ты не знаешь... Ладно, я скажу, где искать. Но не мчись туда сразу, дождись утра. А увидев её – возвращайся. Мне есть, что тебе сказать.
Продолжение следует. Осталось всего три главы