И действительно, почему бы не опубликовать свои тексты тут в ЖЖ.
Это небольшая повесть, всего одинадцать глав. Буду публиковать по главе, с продолжением
UPD: В далеком 2000 году
Давид сделал про этот текст картику.
Пусть будет обложкой
– Мне сегодня опять снился сон… Подожди, подожди…
– Какой сон?
– Вчерашний. Мои пальцы росли, росли…
– Твои нежные пальчики?
– Ну вот, ты опять забыл. Я же тебе рассказывала.
– Нет, я не забыл. Росли, росли…
– И что же дальше?
– И… И выросли.
– Ах ты противный! Ты опять все забыл! А вот я тебя сейчас подушкой!
– Не трогай подушку… Ой, черт! Ах вот ты как! Ну, моя подушка не хуже твоей!
– Получай, получай! Будешь знать как забывать!
– Но я же все помню!
– Ничего ты не помнишь!
– Ладно, не помню. Но зато готов слушать.
– Правда?
– Без сомнения.
– Ну ладно. Слушай опять. Только не вздумай снова забыть!
– Да не забуду, не забуду.
Кати отбросила подушку, и расслабленно упала на мраморно-белые простыни, распластавшись по кровати. Я аккуратно сидел в уголке и любовался ее нежным телом, тающим в прозрачных складках тонкой рубашки. Улыбаясь, Кати рассудительно начала:
– Так вот. Пальцы. Они росли, росли, становились мягкими, такими, знаешь, как пухом покрытыми. И вся я становилась такая пушистая и мягкая… Не смейся, подушка у меня под рукой. Сначала я удивилась, что я такая пушистая, а потом поняла, что я это не я. Ну, что, в общем, какая разница, пушистая я, или нет. – Кати внезапно села на кровати, и скоро продолжила. – Можно и пушистой быть. Когда я это подумала, мне вдруг почудилось, что я всё могу. Всё-всё. Тогда я встала и пошла к окну. Воздух за окном был такой плотный, что по нему не только летать, ходить можно было. И я бы полетела… Но тут… Да ты спишь!
– Нет, я все слышу, – очнулся я. – Ты хотела полететь, но почему-то не улетела.
– Я оглянулась. Оглянулась, и увидела тебя. Ты был такой смешной и перепуганный. Я засмеялась и…
– И что?
– И проснулась. Видишь, какой ты вредный – не дал мне полетать!
– Я не отвечаю за то, как веду себя в твоих снах.
– А вот и отвечаешь!
Тут я понял, что Кати слишком взбудоражена, чтобы уснуть, а поскольку всё, кроме моей бренной оболочки дрыхло в потёмках моего тела уже не менее часа, ситуация требовала самых решительных действий. Я потянулся к ней, обхватил руками её расслабленное и в то же время слегка испуганное тело, и поймал своими губами ее влажные, нежные и немного дрожащие губки.
Кати заснула на моём плече, а все мои сны, обнаружив свой ревнивый характер, обиженно разбрелись кто куда. Я лежал с открытыми глазами и равнодушно изучал нелепые полосы лунного света на потолке. Суетливые пылинки, так безудержно метавшиеся днем под солнечными лучами, сейчас были аккуратно разложены – каждая на своем месте. Внешняя тишина проникала в мои мысли, которые меланхолично растворялись в ее теплых объятиях. На их место приходили другие, давно забытые, даже не мысли уже, а бесплотные образы. И я представил вдруг весь огромный город, посреди которого я лежал. Темный город, наполненный снами, как затонувший корабль водорослями и стайками светящихся коралловых рыбок. Сам город не спал, только в его душе возникали, переплетались, исчезали чужие видения, наполняя плоть каменных стен и мостовых ощущениями сбывшихся желаний и первой любви. Казалось, я чувствовал то же самое. Огоньки одиноких окон и ночных фонарей превращали темноту за пределами города в нерушимую пустоту, а сам он повисал в толще Мироздания как большая молчаливая рыба. Тоненькие сети телефонных проводов нервами пронизывали её тело, и в этих сетях безмятежно спали люди. Их неподвижность не беспокоила паутину, и дневные хлопоты тоже подремывали, готовые встрепенуться в любой миг, лишь только дрожание паутины выдаст существование жертвы. Среди всех этих спящих душ лишь одна ярким светом пробивалась наружу, через прозрачную плоть. Кати…
– Кати! – я мгновенно проснулся, и, не успев еще открыть глаза, повернул голову к окну. Полупризрачная фигурка Кати стояла босыми ногами на холодном белом подоконнике и смотрела в прозрачную глубину затаившегося города. Окно было открыто, и сумрачный ветер, пьяный тусклым светом ночных фонарей, фамильярно трепал ее волосы. Я вскочил на ноги и тихо повторил:
– Кати…
Кати обернулась, увидела меня и засмеялась:
– Какой ты смешной! Ну чего так испугался?
“Это сон, – с облегчением подумал я, – просто сон.” И в тот же миг, противореча собственным мыслям, я сделал два быстрых шага к окну и крепко обхватил её колени. Реальность обрушившихся на меня ощущений, казалось, разбила все мое существо вдребезги. Я почувствовал ступнями ледяной пол, а всей кожей холод ночного воздуха. Теплое трепещущее тело Кати напряженно и перепугано окаменело у меня в руках. Я бережно поднял её и аккуратно положил на кровать. Ее наполненные тьмой глаза, не отрываясь, смотрели на меня.
– Так это было… Это было на самом деле? – сказала, наконец, она.
Я, не произнеся ни слова, крепко обнял её.
В трубке прозвучала незатейливая мелодия из семи нот, и длинный гудок.
– Алло.
– Привет, Кати!
– Привет!
– Все там у тебя нормально?
– Ага.
– Сходила к врачу?
– Сходила. Какие-то таблетки дал. Говорит, что я после них буду как засыпающая рыба. А я не хочу как рыба.
– Ничего, пусть уж лучше как рыба.
– Ты зайдешь сегодня?
– Не знаю. Работы много. Поздно закончу. Но если всё же вырвусь, то зайду.
– Заходи. Я буду ждать.
– Постараюсь. Ну ладно, счастливо. Целую твои пальчики.
– Счастливо.
Я положил трубку, и некоторое время неподвижно сидел и смотрел на стол, заставляя себя приступить к работе. Однако, как только я начал, мир исчез вокруг меня. В себя я пришел только когда всё закончил.
Часы безмолвно сказали мне, что уже давно ночь. Я встал, потянулся, взглянул в окно. Свет фонарей отражался от блестящей глади улиц промокшего города. Надев плащ и шляпу я спустился к черной блестящей воде асфальта и пошел по ней к Кати, вовсе не ощущая себя богом.
Я шел через улицы, а они проходили сквозь меня. Серпик луны в прорывах облаков потерял уже всякую надежду победить живое свечение ночного города. Я шел без мыслей, по знакомым улицам, мимо гаснущих окон. Одинокие ночные автомобили время от времени пробегали мимо, разбрасывая во все стороны искорки брызг. Холод этих брызг коснулся моего лица, и я понял, что уже несколько минут стою на перекрестке, как бы ожидая кого-нибудь. Оглядевшись, я понял причину замешательства моего внутреннего поводыря. Перекресток, на котором я стоял был мне незнаком. Беспомощно оглядевшись, я попытался вспомнить, как сюда вышел. Все вокруг казалось знакомым, но куда идти в этом знакомом месте, было неясно. Подойдя к темной и влажной, как кора старого дерева, стене, я вгляделся в табличку под разбитой лампочкой. На ней было недвусмысленно написано: “улица Нелепая”.
Я не знал никаких нелепых улиц. Наверное, самым разумным было бы повернуть назад, и попытаться выйти к известным мне местам. Но мне не хотелось терять время, и, понадеявшись на удачу, я побрёл вдоль невысоких домов с редкими горящими окнами.
Скоро я обратил внимание, что фонарей на улице становится все меньше. Улица тянулась в бесконечность, пропадая во мраке. И вспышкой молнии этот мрак прорезало белое пятно. На перекрестке, в нише на углу дома стояла статуя. Единственный фонарь этого перекрестка обнимал её тело своим нежным светом. Перепрыгнув лужу, я подошел поближе. Мраморная обнаженная девочка, нагнувшаяся к мраморному кувшину, занимала центр этого ночного мира. Темнота вокруг неё поглотила дома, мокрую мостовую, черные листья молчащих деревьев, и меня, случайного созерцателя из тени. Холод, заставляющий меня ежиться, не прикасался к ней, замирая в миллиметре от поверхности её тела. Мраморные глаза блестели тонкой пленкой дождевой воды, и в них звездным небом отражались маленькие огоньки ночного города. Каменные губы мягко улыбались каким-то мыслям, ведомым лишь статуям.
С трудом оторвав взгляд от плавных изгибов её тела, я посмотрел на слова выбитые под нишей. Разобрав скрытые темнотой буквы, я прочел неуместную надпись: “В мастерской Бога, как в мастерской любого настоящего художника, царил хаос ”.
Я долго стоял в темноте рядом с каменным созданием, не обращавшим на меня никакого внимания. Лишь только когда серый рассвет сделал ощутимее холод вокруг, я встряхнулся и превратился из статуи в человека. Утренний свет менял все вокруг, свернув на первом же перекрестке, я оказался в знакомом месте. Идти к Кати в такую рань было глупо, но, начав ночью путь в этом направлении, мне хотелось всё же завершить его. Сначала я шел медленно, понимая бессмысленность спешки в пять часов утра. Но чем ближе я подходил к дому Кати, тем сильнее и сильнее мне начинало казаться, что мое ночное приключение имеет какой-то неуловимый как забываемое сновидение смысл. Чем пристальнее я пытался разглядеть этот смысл, тем быстрее он терялся среди уверенных и рассудительных мыслей. Я двинулся быстрее, и призрачное беспокойство начало нарастать вместе с темпом моей ходьбы. На улицах показались первые заспанные автомобили, и их нервный шум подхлестывал меня. Было уже совсем светло, казалось ночная тьма перебралась из городского воздуха в мою грудь. Мне оставалось всего несколько кварталов, когда моя тревога выросла в панику, и я побежал по лужам, пересекая серые улицы со злыми и равнодушными машинами.
Перед домом Кати я остановился. Тёмное распахнутое окно на высоком этаже и тело Кати на тротуаре, рядом с чёрной спокойной лужей. Казалось, что это маленькая блестящая рыбка, случайно выброшенная на берег. И тоненькая струйка крови, растворяющейся затейливыми завитками в агатовой воде. Было слишком поздно. Бездонная лужа выпила всю жизнь Кати.
Продолжение следует
Это небольшая повесть, всего одинадцать глав. Буду публиковать по главе, с продолжением
UPD: В далеком 2000 году
Давид сделал про этот текст картику. Пусть будет обложкой
Тусклый свет электрических фонарей
Бездушный холод мрамора
– Мне сегодня опять снился сон… Подожди, подожди…
– Какой сон?
– Вчерашний. Мои пальцы росли, росли…
– Твои нежные пальчики?
– Ну вот, ты опять забыл. Я же тебе рассказывала.
– Нет, я не забыл. Росли, росли…
– И что же дальше?
– И… И выросли.
– Ах ты противный! Ты опять все забыл! А вот я тебя сейчас подушкой!
– Не трогай подушку… Ой, черт! Ах вот ты как! Ну, моя подушка не хуже твоей!
– Получай, получай! Будешь знать как забывать!
– Но я же все помню!
– Ничего ты не помнишь!
– Ладно, не помню. Но зато готов слушать.
– Правда?
– Без сомнения.
– Ну ладно. Слушай опять. Только не вздумай снова забыть!
– Да не забуду, не забуду.
Кати отбросила подушку, и расслабленно упала на мраморно-белые простыни, распластавшись по кровати. Я аккуратно сидел в уголке и любовался ее нежным телом, тающим в прозрачных складках тонкой рубашки. Улыбаясь, Кати рассудительно начала:
– Так вот. Пальцы. Они росли, росли, становились мягкими, такими, знаешь, как пухом покрытыми. И вся я становилась такая пушистая и мягкая… Не смейся, подушка у меня под рукой. Сначала я удивилась, что я такая пушистая, а потом поняла, что я это не я. Ну, что, в общем, какая разница, пушистая я, или нет. – Кати внезапно села на кровати, и скоро продолжила. – Можно и пушистой быть. Когда я это подумала, мне вдруг почудилось, что я всё могу. Всё-всё. Тогда я встала и пошла к окну. Воздух за окном был такой плотный, что по нему не только летать, ходить можно было. И я бы полетела… Но тут… Да ты спишь!
– Нет, я все слышу, – очнулся я. – Ты хотела полететь, но почему-то не улетела.
– Я оглянулась. Оглянулась, и увидела тебя. Ты был такой смешной и перепуганный. Я засмеялась и…
– И что?
– И проснулась. Видишь, какой ты вредный – не дал мне полетать!
– Я не отвечаю за то, как веду себя в твоих снах.
– А вот и отвечаешь!
Тут я понял, что Кати слишком взбудоражена, чтобы уснуть, а поскольку всё, кроме моей бренной оболочки дрыхло в потёмках моего тела уже не менее часа, ситуация требовала самых решительных действий. Я потянулся к ней, обхватил руками её расслабленное и в то же время слегка испуганное тело, и поймал своими губами ее влажные, нежные и немного дрожащие губки.
Кати заснула на моём плече, а все мои сны, обнаружив свой ревнивый характер, обиженно разбрелись кто куда. Я лежал с открытыми глазами и равнодушно изучал нелепые полосы лунного света на потолке. Суетливые пылинки, так безудержно метавшиеся днем под солнечными лучами, сейчас были аккуратно разложены – каждая на своем месте. Внешняя тишина проникала в мои мысли, которые меланхолично растворялись в ее теплых объятиях. На их место приходили другие, давно забытые, даже не мысли уже, а бесплотные образы. И я представил вдруг весь огромный город, посреди которого я лежал. Темный город, наполненный снами, как затонувший корабль водорослями и стайками светящихся коралловых рыбок. Сам город не спал, только в его душе возникали, переплетались, исчезали чужие видения, наполняя плоть каменных стен и мостовых ощущениями сбывшихся желаний и первой любви. Казалось, я чувствовал то же самое. Огоньки одиноких окон и ночных фонарей превращали темноту за пределами города в нерушимую пустоту, а сам он повисал в толще Мироздания как большая молчаливая рыба. Тоненькие сети телефонных проводов нервами пронизывали её тело, и в этих сетях безмятежно спали люди. Их неподвижность не беспокоила паутину, и дневные хлопоты тоже подремывали, готовые встрепенуться в любой миг, лишь только дрожание паутины выдаст существование жертвы. Среди всех этих спящих душ лишь одна ярким светом пробивалась наружу, через прозрачную плоть. Кати…
– Кати! – я мгновенно проснулся, и, не успев еще открыть глаза, повернул голову к окну. Полупризрачная фигурка Кати стояла босыми ногами на холодном белом подоконнике и смотрела в прозрачную глубину затаившегося города. Окно было открыто, и сумрачный ветер, пьяный тусклым светом ночных фонарей, фамильярно трепал ее волосы. Я вскочил на ноги и тихо повторил:
– Кати…
Кати обернулась, увидела меня и засмеялась:
– Какой ты смешной! Ну чего так испугался?
“Это сон, – с облегчением подумал я, – просто сон.” И в тот же миг, противореча собственным мыслям, я сделал два быстрых шага к окну и крепко обхватил её колени. Реальность обрушившихся на меня ощущений, казалось, разбила все мое существо вдребезги. Я почувствовал ступнями ледяной пол, а всей кожей холод ночного воздуха. Теплое трепещущее тело Кати напряженно и перепугано окаменело у меня в руках. Я бережно поднял её и аккуратно положил на кровать. Ее наполненные тьмой глаза, не отрываясь, смотрели на меня.
– Так это было… Это было на самом деле? – сказала, наконец, она.
Я, не произнеся ни слова, крепко обнял её.
* * *
В трубке прозвучала незатейливая мелодия из семи нот, и длинный гудок.
– Алло.
– Привет, Кати!
– Привет!
– Все там у тебя нормально?
– Ага.
– Сходила к врачу?
– Сходила. Какие-то таблетки дал. Говорит, что я после них буду как засыпающая рыба. А я не хочу как рыба.
– Ничего, пусть уж лучше как рыба.
– Ты зайдешь сегодня?
– Не знаю. Работы много. Поздно закончу. Но если всё же вырвусь, то зайду.
– Заходи. Я буду ждать.
– Постараюсь. Ну ладно, счастливо. Целую твои пальчики.
– Счастливо.
Я положил трубку, и некоторое время неподвижно сидел и смотрел на стол, заставляя себя приступить к работе. Однако, как только я начал, мир исчез вокруг меня. В себя я пришел только когда всё закончил.
Часы безмолвно сказали мне, что уже давно ночь. Я встал, потянулся, взглянул в окно. Свет фонарей отражался от блестящей глади улиц промокшего города. Надев плащ и шляпу я спустился к черной блестящей воде асфальта и пошел по ней к Кати, вовсе не ощущая себя богом.
Я шел через улицы, а они проходили сквозь меня. Серпик луны в прорывах облаков потерял уже всякую надежду победить живое свечение ночного города. Я шел без мыслей, по знакомым улицам, мимо гаснущих окон. Одинокие ночные автомобили время от времени пробегали мимо, разбрасывая во все стороны искорки брызг. Холод этих брызг коснулся моего лица, и я понял, что уже несколько минут стою на перекрестке, как бы ожидая кого-нибудь. Оглядевшись, я понял причину замешательства моего внутреннего поводыря. Перекресток, на котором я стоял был мне незнаком. Беспомощно оглядевшись, я попытался вспомнить, как сюда вышел. Все вокруг казалось знакомым, но куда идти в этом знакомом месте, было неясно. Подойдя к темной и влажной, как кора старого дерева, стене, я вгляделся в табличку под разбитой лампочкой. На ней было недвусмысленно написано: “улица Нелепая”.
Я не знал никаких нелепых улиц. Наверное, самым разумным было бы повернуть назад, и попытаться выйти к известным мне местам. Но мне не хотелось терять время, и, понадеявшись на удачу, я побрёл вдоль невысоких домов с редкими горящими окнами.
Скоро я обратил внимание, что фонарей на улице становится все меньше. Улица тянулась в бесконечность, пропадая во мраке. И вспышкой молнии этот мрак прорезало белое пятно. На перекрестке, в нише на углу дома стояла статуя. Единственный фонарь этого перекрестка обнимал её тело своим нежным светом. Перепрыгнув лужу, я подошел поближе. Мраморная обнаженная девочка, нагнувшаяся к мраморному кувшину, занимала центр этого ночного мира. Темнота вокруг неё поглотила дома, мокрую мостовую, черные листья молчащих деревьев, и меня, случайного созерцателя из тени. Холод, заставляющий меня ежиться, не прикасался к ней, замирая в миллиметре от поверхности её тела. Мраморные глаза блестели тонкой пленкой дождевой воды, и в них звездным небом отражались маленькие огоньки ночного города. Каменные губы мягко улыбались каким-то мыслям, ведомым лишь статуям.
С трудом оторвав взгляд от плавных изгибов её тела, я посмотрел на слова выбитые под нишей. Разобрав скрытые темнотой буквы, я прочел неуместную надпись: “В мастерской Бога, как в мастерской любого настоящего художника, царил хаос ”.
Я долго стоял в темноте рядом с каменным созданием, не обращавшим на меня никакого внимания. Лишь только когда серый рассвет сделал ощутимее холод вокруг, я встряхнулся и превратился из статуи в человека. Утренний свет менял все вокруг, свернув на первом же перекрестке, я оказался в знакомом месте. Идти к Кати в такую рань было глупо, но, начав ночью путь в этом направлении, мне хотелось всё же завершить его. Сначала я шел медленно, понимая бессмысленность спешки в пять часов утра. Но чем ближе я подходил к дому Кати, тем сильнее и сильнее мне начинало казаться, что мое ночное приключение имеет какой-то неуловимый как забываемое сновидение смысл. Чем пристальнее я пытался разглядеть этот смысл, тем быстрее он терялся среди уверенных и рассудительных мыслей. Я двинулся быстрее, и призрачное беспокойство начало нарастать вместе с темпом моей ходьбы. На улицах показались первые заспанные автомобили, и их нервный шум подхлестывал меня. Было уже совсем светло, казалось ночная тьма перебралась из городского воздуха в мою грудь. Мне оставалось всего несколько кварталов, когда моя тревога выросла в панику, и я побежал по лужам, пересекая серые улицы со злыми и равнодушными машинами.
Перед домом Кати я остановился. Тёмное распахнутое окно на высоком этаже и тело Кати на тротуаре, рядом с чёрной спокойной лужей. Казалось, что это маленькая блестящая рыбка, случайно выброшенная на берег. И тоненькая струйка крови, растворяющейся затейливыми завитками в агатовой воде. Было слишком поздно. Бездонная лужа выпила всю жизнь Кати.
Продолжение следует