Начало: 1, 2, 3, 4
– Что это за книжка у тебя?
– Так... Дали почитать.
– Про что?
– Про некий язык, на котором нельзя сказать неправду.
– По логике?
– Ну не знаю. Наверное. Я не читал ещё.
– Покажи.
Остин взял книгу в руки и принялся задумчиво листать.
– Хм, – пробормотал наконец, – занятная книжонка. Дашь посмотреть?
– Ладно, бери. Но ненадолго.
– Откуда взял эдакое чудо?
– Так знакомые дали.
– Занятные знакомые.
– Не то слово. Кстати, о чудесах. Ты как к ним относишься?
– В смысле?
– Веришь, не веришь?
– Ну ты, братец, вопросы ставишь. Смотря что понимать под чудом. Если то, что противоречит законам природы...
– Эти твои так называемые физические законы, – вспомнил я, – просто пустые названия. Замена непонятного бессмысленными словами.
– Не всегда, всё же. Но в общем да, конечно.
– Как да!? Я думал ты спорить будешь!
– А чего тут спорить. Почему тела притягиваются к Земле? Потому что находятся в гравитационном поле Земли. А что есть гравитационное поле Земли? Это совокупность сил действующих на тело под влиянием Земли. То есть поле - просто название некой совокупности сил. Оно ничего не может объяснить. Однако, пользуясь им, многие пытаются объяснять падение тел. А еще утверждают, что оно материально и приписывают ему массу свойств, как будто это не название, а реальный объект.
– Надо же. По крайней мере от тебя я не ожидал такое услышать.
– Ну отчего же. Физика вообще мало соответствует представлениям обывателей о ней, – улыбнулся Остин.
– Ну спасибо.
– Ладно, не дуйся.
– Да нет, пустое. Ты что-то про чудеса хотел сказать.
– Ах, да. Чудеса не противоречат законам природы. Чудеса...
– ...противоречат нашим представлениям о законах природы. Знаем. Читали. Блаженный Августин.
– Любишь ты банальности говорить, – поморщился Остин. – Я другое хотел сказать. Вот ты, например, знаешь, что если обернёшься, то увидишь окно.
Я рефлекторно обернулся. Окно было на месте.
– Это знание, – тем временем продолжал Остин, – не связано с физическими законами. Набор таких очевидных истин есть у любого ученого еще до того, как он начинает свои исследования. Это то, что принимается как данное до любых постулатов. Это то, что находится до физики. И это та область, где могут жить чудеса, не приходя в противоречия с законами природы.
Влажная вишенка солнца соблазнительно погружалась во взбитые сливки облаков. Разговор с Остиным, как это бывало обычно, перемешал мои мысли в восхитительный коктейль. Бредя по улице, я, чувствуя себя состоятельным гурманом, неспеша смаковал замысловатую смесь вечерних пейзажей и неожиданных рассуждений.
Я так увлекся этим действием, что не сразу заметил, что посреди пустынного тротуара широко расставив ноги и заложив руки за спину стоял человек. Незнакомый. Совсем юный. Низкое солнце заставляло его волосы светиться огненным нимбом, и, в то же время, бросало его тень к моим ногам. Я остановился за шаг от кромки тени. Человек язвительно и жёстко смотрел в глаза.
– Чем обязан? И с кем имею честь?
– Алларих, – ровно произнёс незнакомец, – хотя имя моё тебе не долго будет нужно.
– Очень приятно, – усмехнулся я. – А меня...
– Твоё имя мне вообще не понадобится, – отрезал Алларих.
Незнакомец замолчал, не пропуская меня вперёд, и в то же время не совершая никаких движений. Я начал злиться.
– Ну и? – поторопил я.
– Ты много видел и слышал в последнее время. Я хочу сказать и показать тебе ещё кое-что. Обернись.
Я оглянулся. По длинному, почти что бесконечному тротуару ко мне, взявшись за руки, шли две девушки. Даже на столь большом расстоянии я узнал обеих. Одну, потому что она вновь светилась изнутри призрачным светом, хотя на этот раз, скорее всего так выглядел внешний свет вечернего солнца. А другую потому, что не мог не узнать. Неторопливые и неслышные шаги приближали их ко мне, и сердце моё трепетало, а я всё пытался понять по ком. Кати улыбалась мне, недоступная, ненастоящая, придуманная, но в тоже время во плоти, реальная как никогда, в таком же воздушном платьице как у Веды тогда, во тьме, и в таком же как у Веды сейчас. Пальцы Веды сжимали пальцы Кати, и я вспомнил вдруг, не памятью, а плотью, прикосновение этих пальчиков к моему сердцу. Девушки приближались, и я узнавал всё больше и больше чёрточек обеих, немного раскосые глаза Веды, так не похожие на глаза Кати, плавные изгибы тел полуприкрытые воздушной материей, босые ступни, безбоязненно ступающие по тротуару. Ступив на мою тень, девушки задержались на секунду.
– Смешной, правда, – полуслышно шепнула Кати. Веда согласно кивнула, улыбнувшись насмешливо. Но не мне, а человеку за моей спиной.
Разжав пальцы, они обошли меня с двух сторон и нежно обняв прижались к Аллариху. Я онемел, и лишь молча смотрел на эту нереальную картину – на двух девушек, прикоснувшихся к моему сердцу, в объятиях чужого человека.
– Теперь слушай, – зло смеясь и глядя мне в переносицу отчеканил Алларих. – Не всё, что ты видишь, существует на самом деле.
С этими словами он поднял руку и небрежно щёлкнул пальцами по шейке Кати. В тот же миг, с хрустальным звоном по телу Кати побежали трещинки, и в один миг девушка рассыпалась на бесчисленное количество прозрачных осколков.
– Всё это – мираж. Морок, – Алларих поднял другую руку, и Веда тоже рассыпалась осколками, вспыхивающими своими гранями под лучами кровавого Солнца.
– Не ищи никого. Те, кого ты ищешь, – не существуют боле.
Алларих отвернулся и зашагал прочь, по ставшей сумеречной улице. А я остался один, над осколками своих грёз. Ничего не соображая я сделал несколько шагов, опустился на колени и принялся перебирать тоненькие стёклышки, только что обладавшие иллюзией мысли и дыхания. Из порезанного пальца текла кровь.
Избавившись от иллюзий, я вернулся в реальный мир, мир, начисто лишенный мистического. По крайней мере я старался не замечать все мистическое, что есть в мире. В квартиру с незапертой дверью я не вернулся. Родное моё жилище встретило меня запахом пыли и насупленными взглядами шкафов. Пыль я вытер, перед шкафами извинился за долгое отсутствие, и мы опять зажили как раньше – хлопотно, но с увесистым ощущением материальности бытия. Я твёрдым шагом ходил на работу, ел в столовой блюда в которых не было не только иллюзий, но даже капельки фантазии. Осень помогала мне, опустив на мир серую вуаль настоящего. Один раз мой накатанный путь с работы домой переходила кошка. По пластике и необычной графике движений я узнал свою знакомую из тёмной комнаты. Кошка тоже узнала меня. Остановилась, села на задние лапы и навела ослепительно жёлтые, среди серого дня, глаза на мою переносицу. Я замер на мгновение, но в следующий миг, с уверенностью могущественного колдуна, разрушил наваждение одним коротким заклинанием:
– Брысь!
Кошка сжалась и стремительно юркнула за угол ближайшего дома.
Через несколько дней я проснулся среди ночи от ощущения присутствия. В моих ногах улыбаясь сидела Веда. Она приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но я опередил её:
– Галлюцинация. Морок и наваждение, – и затем повторил то же, что сказал кошке. – Брысь!
Улыбка растаяла на её лице и следом за ней сама Веда растворилась в ночном воздухе. Я повернулся на другой бок и покойно заснул.
Через неделю я осознал всё безумие моего предыдущего состояния. Боже мой, какие тролли, какие ходящие статуи, растрепанные волосы и призраки. Призраков не существует. Проникнувшись ощущением собственной ненормальности, я решил обратиться к врачу. С ходу отвергнув того, который занимался Кати перед самой её смертью, я через Остина нашёл себе другого. Остин был ему другом, а со мной он был не то что знаком – мы раскланивались при встрече. Терпеливо, но без особого интереса выслушав описания моих наваждений, доктор выписал мне лекарство. Я купил снадобье в аптеке, но, лишь взглянув на упаковку, смутно вспомнил похожую баночку у кровати Кати. Жалея о потраченных деньгах, я сунул так и не открытое лекарство в дальний угол аптечки – чтобы на глаза случайно не попалось.
Впрочем, время лечило меня вполне успешно, причём бесплатно.
Как-то вечером Остин зашёл ко мне в гости. Мы поболтали о том о сём. Перед самым уходом Остин достал из сумки томик учебника ликси. Сердце моё застучало несколько чаще, чем полагалось бы сердцу нормального человека при взгляде на какой бы то ни было учебник. Тем не менее, я взял себя в руки, и довольно равнодушно, на мой взгляд, спросил:
– Ну как, прочитал?
– Ага. Занятная вещица. Откуда ты всё-таки взял её?
– Знаешь, как-нибудь в другой раз. Я не хочу сейчас думать об этом и вспоминать что-либо.
– Ты – жестокий человек, – определил Остин. – Так терзать моё любопытство! Экзекутор.
"Хороший мальчик. Пытливый" – почему-то вспомнилось мне вдруг. Отгоняя воспоминание, я спешно спросил:
– И на нём действительно нельзя сказать неправду?
– Нельзя, как ни странно. А ты что, не читал ещё?
– Нет, не успел. Я тебе сразу отдал. Слушай, а как же можно сделать язык, на котором нельзя сказать неправду?
– Хинда ла буту, – улыбнулся Остин.
После его ухода я долго сидел на диване, держа книгу в руках, желая открыть её, и в то же время пугаясь новой волны галлюцинаций. Наконец я встал и, так и не открыв книгу, аккуратно засунул её в задний ряд книжного шкафа. Чтобы не попалась на глаза. С галлюцинацией я поступил точно также, как и с лекарством от галлюцинаций.
Книга, точнее сам факт её реального существования, разбередила меня. На следующий день я особенно старательно пережёвывал столовскую котлету, вкус которой как ни что другое убеждал меня в грубой реальности окружающей действительности. К вечеру я был практически в норме. Но следующее утро обрушило на меня новую лавину ощущений, пустив труды насмарку. Выглянув в окно, я обнаружил, что мир, еще вчера такой серый, вспыхнул вдруг ярким пламенем осени, огненными деревьями под весенне-голубым небом. Весь день я ходил отравленный оранжевым пожаром. Катастрофа ощущалась как неизбежное. Безумие гладило по голове мягкой ладонью и ласково заглядывало в глаза.
Когда чёрный занавес вечера прервал сумасшедшее действо, я вскипятил чайник, заварил чай – обычный, без трав, и решил раз и навсегда покончить с наваждением. Книга, которую я отыскал на полке, никак не должна была оказаться книгой из другой действительности. Этот последний оплот безумия просто необходимо было разрушить. Спокойно раскрыв учебник в произвольном месте я увидел набор фраз похожий на упражнение: "Нельзя победить не познав. Нельзя познать не полюбив. Нельзя познать не создав. Нельзя познать не назвав". В конце страницы: "Создал Творец сущность и дал сущности имя". Всё остальное представляло собой невообразимую кашу непонятных слов.
Я листал страницы, читал фразы, понятные и бессмысленные, на родном языке и, видимо, на ликси, и даже, казалось, начал немного понимать кое-что из этой мешанины незнакомых слов. Реальность затрепетала и отступила. Быть шкафом более не представлялось возможным.
Я закрыл учебник и отдышался. В конце концов, подобную книгу могли написать люди. Я попробовал найти выходные данные, и не нашёл. Потусторонняя книга поставила меня на перепутье. Она не могла считаться доказательством иного мира, но и совсем реальной не была. У меня было два пути. Выпить лекарство, забыть которое я пытался также безрезультатно, как пытался забыть книгу. Или явиться вновь в квартиру наваждений, удостоверится, что в ней живут обычные люди и успокоится. Первый путь был разумнее. Косвенно за него выступала некая симметричность, похожесть моего отношения к лекарству на отношение к книге. Второй же путь пугал возможностью обнаружить пустую комнату в том виде как я её оставил и вновь погрузиться в пучину морока. Именно нежелание считать такую возможность реальностью и предопределило мой выбор.
Я накинул плащ и вышел из дому. Дорога была мне хорошо известна, я шагал по пустующим улицам бездумно, машинально. Я не мог позволить себе иметь мысли. Любая из них принадлежала бы этой или иной реальности, а я не знал, какова реальность на самом деле. Холодный свет фонарей, свежий осенний воздух (оставалось около недели до октября) касались моего лица. Взрыв эмоций, перевернувший моё естество в момент заката, сейчас обернулся опустошением и апатией. Почувствовав неуместную усталость, я опустился на каменный бортик городского фонтана. Из губ громадного гранитного лица стекала вода. Незрячие каменные глаза выпучено таращились на засыпающие дома.
Я опустил руки в холодную воду, набрал пригоршню и умыл лицо. По моей неосторожности, рукав плаща промок. В какой-то момент мне почудилось, что каменное лицо шевельнулось. Я пристально взглянул на него. Неподвижный гранит, сердитые складки у губ, нахмуренные брови. Я отвернулся, поднялся, чтобы идти дальше. Из-за спины меня окликнули:
– Ты, всё-таки решил вернуться?
Я оглянулся на суматошные струи воды. Лицо выражало бесконечное равнодушие. Но вот губы его чуть заметно шевельнулись, и низким тихим голосом проговорили:
– Напрасно.
Почудилось? Беспорядочное бурление воды у губ могло создать иллюзию движения, а плеск и шорох струй, усугубляемые моим воображением, могли произнести слова. Но, тем не менее, я ответил – ведь если мне почудилось, никто просто-напросто не услышал бы мой ответ:
– Почему же напрасно?
– Этот путь никуда не ведёт, – на этот раз движение губ было отчётливым. – Ты ведь уже понял, что Кати не вернуть.
– Понял, – согласился я.
– И, тем не менее, ты опять идёшь к нам? – пророкотало гранитное чудовище. – Зачем?
– Видимо, у меня нет другого пути. Я хочу понять мир, меня окружающий.
Каменные брови нахмурились ещё сильнее. Ветер сбивал брызги фонтана на моё лицо.
– Всегда есть другой путь. Ты можешь сейчас пойти домой и лечь спать. А завтра уехать в далёкую и экзотическую страну. Поверь, большая часть чудес мира за пределами этого города. Я могу даже подсказать, где искать. А то, что ты сейчас считаешь путём – таковым не является. Ты долго уже пытаешься что-либо понять, и всё без толку. Ты видишь мороки, и принимаешь их за реальность...
Барельеф внезапно замолчал, и стал неподвижным. Будто весь предшествующий разговор померещился. Струи, наполненные оранжевым светом фонарей, размеренно стучали о зыбкую водяную поверхность.
– Но всё же, не всё ведь, что я видел, было мороком, – возразил я.
– А что тебе проку от этого? – вновь ожило лицо. – Ты ведь не сможешь отличить наваждение от реальности. Все истины, которые ты отыщешь, завтра обернутся прахом.
Внезапно я понял, что он прав. В этом новом мире истины не было, искать её было бессмысленно.
Никогда ещё я не чувствовал себя таким беспомощным. Барельеф ждал. Холодный ветер бесцеремонно сунул свои холодные лапы мне за шиворот, видимо, желая согреть их. Я поёжился. Уехать отсюда на край света к неизведанным чудесам. Реальный выход из тупика, в котором я пребывал. Пожалуй, даже слишком реальный для столь зыбкого мира.
– Почему ты так хочешь, чтобы я исчез? Мне кажется, не так уж всё бессмысленно, раз ты мне пытаешься помешать.
Лицо усмехнулось:
– Если бы я хотел тебе помешать, я бы нашёл более эффективные способы. Я просто даю тебе возможность чётко представить тот выбор, который ты делаешь. И совсем не принуждаю твою волю. Как ни странно, мне безразлично, что ты выберешь.
Я набрал в лёгкие побольше воздуха:
– Тогда, я сейчас пойду куда шёл.
Внезапно лицо из добродушного стало гневным.
– Дурак! – зло бросил мне барельеф. Брови его сдвинулись, губы сжались до такой степени, что по напряженному мрамору суетливо побежали трещины. Вода, до того свободно стекавшая из каменных уст, на мгновение замерла, не находя выхода, а в следующий момент, яростно вспенившись, хлынула через трещины рта. Каменный истукан разжал губы, и клокочущий поток извергся наружу, обдавая меня брызгами и злыми словами:
– Ну что же. Ты спрашивал как-то, почему выбрали именно Кати? Вот тебе ответ: мы бросили кости! Ну как, всё ещё хочешь поближе познакомится с людьми столь холодно решившими судьбу твоей возлюбленной? Какие еще подробности ты хочешь узнать?
Я резко отвернулся и судорожно сжал кулаки. Казалось, в одном из них бьётся моё сердце. Не оборачиваясь, ровными шагами я пошёл прочь.
Продолжение следует...
С пеной у рта
– Что это за книжка у тебя?
– Так... Дали почитать.
– Про что?
– Про некий язык, на котором нельзя сказать неправду.
– По логике?
– Ну не знаю. Наверное. Я не читал ещё.
– Покажи.
Остин взял книгу в руки и принялся задумчиво листать.
– Хм, – пробормотал наконец, – занятная книжонка. Дашь посмотреть?
– Ладно, бери. Но ненадолго.
– Откуда взял эдакое чудо?
– Так знакомые дали.
– Занятные знакомые.
– Не то слово. Кстати, о чудесах. Ты как к ним относишься?
– В смысле?
– Веришь, не веришь?
– Ну ты, братец, вопросы ставишь. Смотря что понимать под чудом. Если то, что противоречит законам природы...
– Эти твои так называемые физические законы, – вспомнил я, – просто пустые названия. Замена непонятного бессмысленными словами.
– Не всегда, всё же. Но в общем да, конечно.
– Как да!? Я думал ты спорить будешь!
– А чего тут спорить. Почему тела притягиваются к Земле? Потому что находятся в гравитационном поле Земли. А что есть гравитационное поле Земли? Это совокупность сил действующих на тело под влиянием Земли. То есть поле - просто название некой совокупности сил. Оно ничего не может объяснить. Однако, пользуясь им, многие пытаются объяснять падение тел. А еще утверждают, что оно материально и приписывают ему массу свойств, как будто это не название, а реальный объект.
– Надо же. По крайней мере от тебя я не ожидал такое услышать.
– Ну отчего же. Физика вообще мало соответствует представлениям обывателей о ней, – улыбнулся Остин.
– Ну спасибо.
– Ладно, не дуйся.
– Да нет, пустое. Ты что-то про чудеса хотел сказать.
– Ах, да. Чудеса не противоречат законам природы. Чудеса...
– ...противоречат нашим представлениям о законах природы. Знаем. Читали. Блаженный Августин.
– Любишь ты банальности говорить, – поморщился Остин. – Я другое хотел сказать. Вот ты, например, знаешь, что если обернёшься, то увидишь окно.
Я рефлекторно обернулся. Окно было на месте.
– Это знание, – тем временем продолжал Остин, – не связано с физическими законами. Набор таких очевидных истин есть у любого ученого еще до того, как он начинает свои исследования. Это то, что принимается как данное до любых постулатов. Это то, что находится до физики. И это та область, где могут жить чудеса, не приходя в противоречия с законами природы.
* * *
Влажная вишенка солнца соблазнительно погружалась во взбитые сливки облаков. Разговор с Остиным, как это бывало обычно, перемешал мои мысли в восхитительный коктейль. Бредя по улице, я, чувствуя себя состоятельным гурманом, неспеша смаковал замысловатую смесь вечерних пейзажей и неожиданных рассуждений.
Я так увлекся этим действием, что не сразу заметил, что посреди пустынного тротуара широко расставив ноги и заложив руки за спину стоял человек. Незнакомый. Совсем юный. Низкое солнце заставляло его волосы светиться огненным нимбом, и, в то же время, бросало его тень к моим ногам. Я остановился за шаг от кромки тени. Человек язвительно и жёстко смотрел в глаза.
– Чем обязан? И с кем имею честь?
– Алларих, – ровно произнёс незнакомец, – хотя имя моё тебе не долго будет нужно.
– Очень приятно, – усмехнулся я. – А меня...
– Твоё имя мне вообще не понадобится, – отрезал Алларих.
Незнакомец замолчал, не пропуская меня вперёд, и в то же время не совершая никаких движений. Я начал злиться.
– Ну и? – поторопил я.
– Ты много видел и слышал в последнее время. Я хочу сказать и показать тебе ещё кое-что. Обернись.
Я оглянулся. По длинному, почти что бесконечному тротуару ко мне, взявшись за руки, шли две девушки. Даже на столь большом расстоянии я узнал обеих. Одну, потому что она вновь светилась изнутри призрачным светом, хотя на этот раз, скорее всего так выглядел внешний свет вечернего солнца. А другую потому, что не мог не узнать. Неторопливые и неслышные шаги приближали их ко мне, и сердце моё трепетало, а я всё пытался понять по ком. Кати улыбалась мне, недоступная, ненастоящая, придуманная, но в тоже время во плоти, реальная как никогда, в таком же воздушном платьице как у Веды тогда, во тьме, и в таком же как у Веды сейчас. Пальцы Веды сжимали пальцы Кати, и я вспомнил вдруг, не памятью, а плотью, прикосновение этих пальчиков к моему сердцу. Девушки приближались, и я узнавал всё больше и больше чёрточек обеих, немного раскосые глаза Веды, так не похожие на глаза Кати, плавные изгибы тел полуприкрытые воздушной материей, босые ступни, безбоязненно ступающие по тротуару. Ступив на мою тень, девушки задержались на секунду.
– Смешной, правда, – полуслышно шепнула Кати. Веда согласно кивнула, улыбнувшись насмешливо. Но не мне, а человеку за моей спиной.
Разжав пальцы, они обошли меня с двух сторон и нежно обняв прижались к Аллариху. Я онемел, и лишь молча смотрел на эту нереальную картину – на двух девушек, прикоснувшихся к моему сердцу, в объятиях чужого человека.
– Теперь слушай, – зло смеясь и глядя мне в переносицу отчеканил Алларих. – Не всё, что ты видишь, существует на самом деле.
С этими словами он поднял руку и небрежно щёлкнул пальцами по шейке Кати. В тот же миг, с хрустальным звоном по телу Кати побежали трещинки, и в один миг девушка рассыпалась на бесчисленное количество прозрачных осколков.
– Всё это – мираж. Морок, – Алларих поднял другую руку, и Веда тоже рассыпалась осколками, вспыхивающими своими гранями под лучами кровавого Солнца.
– Не ищи никого. Те, кого ты ищешь, – не существуют боле.
Алларих отвернулся и зашагал прочь, по ставшей сумеречной улице. А я остался один, над осколками своих грёз. Ничего не соображая я сделал несколько шагов, опустился на колени и принялся перебирать тоненькие стёклышки, только что обладавшие иллюзией мысли и дыхания. Из порезанного пальца текла кровь.
* * *
Избавившись от иллюзий, я вернулся в реальный мир, мир, начисто лишенный мистического. По крайней мере я старался не замечать все мистическое, что есть в мире. В квартиру с незапертой дверью я не вернулся. Родное моё жилище встретило меня запахом пыли и насупленными взглядами шкафов. Пыль я вытер, перед шкафами извинился за долгое отсутствие, и мы опять зажили как раньше – хлопотно, но с увесистым ощущением материальности бытия. Я твёрдым шагом ходил на работу, ел в столовой блюда в которых не было не только иллюзий, но даже капельки фантазии. Осень помогала мне, опустив на мир серую вуаль настоящего. Один раз мой накатанный путь с работы домой переходила кошка. По пластике и необычной графике движений я узнал свою знакомую из тёмной комнаты. Кошка тоже узнала меня. Остановилась, села на задние лапы и навела ослепительно жёлтые, среди серого дня, глаза на мою переносицу. Я замер на мгновение, но в следующий миг, с уверенностью могущественного колдуна, разрушил наваждение одним коротким заклинанием:
– Брысь!
Кошка сжалась и стремительно юркнула за угол ближайшего дома.
Через несколько дней я проснулся среди ночи от ощущения присутствия. В моих ногах улыбаясь сидела Веда. Она приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но я опередил её:
– Галлюцинация. Морок и наваждение, – и затем повторил то же, что сказал кошке. – Брысь!
Улыбка растаяла на её лице и следом за ней сама Веда растворилась в ночном воздухе. Я повернулся на другой бок и покойно заснул.
Через неделю я осознал всё безумие моего предыдущего состояния. Боже мой, какие тролли, какие ходящие статуи, растрепанные волосы и призраки. Призраков не существует. Проникнувшись ощущением собственной ненормальности, я решил обратиться к врачу. С ходу отвергнув того, который занимался Кати перед самой её смертью, я через Остина нашёл себе другого. Остин был ему другом, а со мной он был не то что знаком – мы раскланивались при встрече. Терпеливо, но без особого интереса выслушав описания моих наваждений, доктор выписал мне лекарство. Я купил снадобье в аптеке, но, лишь взглянув на упаковку, смутно вспомнил похожую баночку у кровати Кати. Жалея о потраченных деньгах, я сунул так и не открытое лекарство в дальний угол аптечки – чтобы на глаза случайно не попалось.
Впрочем, время лечило меня вполне успешно, причём бесплатно.
Как-то вечером Остин зашёл ко мне в гости. Мы поболтали о том о сём. Перед самым уходом Остин достал из сумки томик учебника ликси. Сердце моё застучало несколько чаще, чем полагалось бы сердцу нормального человека при взгляде на какой бы то ни было учебник. Тем не менее, я взял себя в руки, и довольно равнодушно, на мой взгляд, спросил:
– Ну как, прочитал?
– Ага. Занятная вещица. Откуда ты всё-таки взял её?
– Знаешь, как-нибудь в другой раз. Я не хочу сейчас думать об этом и вспоминать что-либо.
– Ты – жестокий человек, – определил Остин. – Так терзать моё любопытство! Экзекутор.
"Хороший мальчик. Пытливый" – почему-то вспомнилось мне вдруг. Отгоняя воспоминание, я спешно спросил:
– И на нём действительно нельзя сказать неправду?
– Нельзя, как ни странно. А ты что, не читал ещё?
– Нет, не успел. Я тебе сразу отдал. Слушай, а как же можно сделать язык, на котором нельзя сказать неправду?
– Хинда ла буту, – улыбнулся Остин.
После его ухода я долго сидел на диване, держа книгу в руках, желая открыть её, и в то же время пугаясь новой волны галлюцинаций. Наконец я встал и, так и не открыв книгу, аккуратно засунул её в задний ряд книжного шкафа. Чтобы не попалась на глаза. С галлюцинацией я поступил точно также, как и с лекарством от галлюцинаций.
Книга, точнее сам факт её реального существования, разбередила меня. На следующий день я особенно старательно пережёвывал столовскую котлету, вкус которой как ни что другое убеждал меня в грубой реальности окружающей действительности. К вечеру я был практически в норме. Но следующее утро обрушило на меня новую лавину ощущений, пустив труды насмарку. Выглянув в окно, я обнаружил, что мир, еще вчера такой серый, вспыхнул вдруг ярким пламенем осени, огненными деревьями под весенне-голубым небом. Весь день я ходил отравленный оранжевым пожаром. Катастрофа ощущалась как неизбежное. Безумие гладило по голове мягкой ладонью и ласково заглядывало в глаза.
Когда чёрный занавес вечера прервал сумасшедшее действо, я вскипятил чайник, заварил чай – обычный, без трав, и решил раз и навсегда покончить с наваждением. Книга, которую я отыскал на полке, никак не должна была оказаться книгой из другой действительности. Этот последний оплот безумия просто необходимо было разрушить. Спокойно раскрыв учебник в произвольном месте я увидел набор фраз похожий на упражнение: "Нельзя победить не познав. Нельзя познать не полюбив. Нельзя познать не создав. Нельзя познать не назвав". В конце страницы: "Создал Творец сущность и дал сущности имя". Всё остальное представляло собой невообразимую кашу непонятных слов.
Я листал страницы, читал фразы, понятные и бессмысленные, на родном языке и, видимо, на ликси, и даже, казалось, начал немного понимать кое-что из этой мешанины незнакомых слов. Реальность затрепетала и отступила. Быть шкафом более не представлялось возможным.
Я закрыл учебник и отдышался. В конце концов, подобную книгу могли написать люди. Я попробовал найти выходные данные, и не нашёл. Потусторонняя книга поставила меня на перепутье. Она не могла считаться доказательством иного мира, но и совсем реальной не была. У меня было два пути. Выпить лекарство, забыть которое я пытался также безрезультатно, как пытался забыть книгу. Или явиться вновь в квартиру наваждений, удостоверится, что в ней живут обычные люди и успокоится. Первый путь был разумнее. Косвенно за него выступала некая симметричность, похожесть моего отношения к лекарству на отношение к книге. Второй же путь пугал возможностью обнаружить пустую комнату в том виде как я её оставил и вновь погрузиться в пучину морока. Именно нежелание считать такую возможность реальностью и предопределило мой выбор.
Я накинул плащ и вышел из дому. Дорога была мне хорошо известна, я шагал по пустующим улицам бездумно, машинально. Я не мог позволить себе иметь мысли. Любая из них принадлежала бы этой или иной реальности, а я не знал, какова реальность на самом деле. Холодный свет фонарей, свежий осенний воздух (оставалось около недели до октября) касались моего лица. Взрыв эмоций, перевернувший моё естество в момент заката, сейчас обернулся опустошением и апатией. Почувствовав неуместную усталость, я опустился на каменный бортик городского фонтана. Из губ громадного гранитного лица стекала вода. Незрячие каменные глаза выпучено таращились на засыпающие дома.
Я опустил руки в холодную воду, набрал пригоршню и умыл лицо. По моей неосторожности, рукав плаща промок. В какой-то момент мне почудилось, что каменное лицо шевельнулось. Я пристально взглянул на него. Неподвижный гранит, сердитые складки у губ, нахмуренные брови. Я отвернулся, поднялся, чтобы идти дальше. Из-за спины меня окликнули:
– Ты, всё-таки решил вернуться?
Я оглянулся на суматошные струи воды. Лицо выражало бесконечное равнодушие. Но вот губы его чуть заметно шевельнулись, и низким тихим голосом проговорили:
– Напрасно.
Почудилось? Беспорядочное бурление воды у губ могло создать иллюзию движения, а плеск и шорох струй, усугубляемые моим воображением, могли произнести слова. Но, тем не менее, я ответил – ведь если мне почудилось, никто просто-напросто не услышал бы мой ответ:
– Почему же напрасно?
– Этот путь никуда не ведёт, – на этот раз движение губ было отчётливым. – Ты ведь уже понял, что Кати не вернуть.
– Понял, – согласился я.
– И, тем не менее, ты опять идёшь к нам? – пророкотало гранитное чудовище. – Зачем?
– Видимо, у меня нет другого пути. Я хочу понять мир, меня окружающий.
Каменные брови нахмурились ещё сильнее. Ветер сбивал брызги фонтана на моё лицо.
– Всегда есть другой путь. Ты можешь сейчас пойти домой и лечь спать. А завтра уехать в далёкую и экзотическую страну. Поверь, большая часть чудес мира за пределами этого города. Я могу даже подсказать, где искать. А то, что ты сейчас считаешь путём – таковым не является. Ты долго уже пытаешься что-либо понять, и всё без толку. Ты видишь мороки, и принимаешь их за реальность...
Барельеф внезапно замолчал, и стал неподвижным. Будто весь предшествующий разговор померещился. Струи, наполненные оранжевым светом фонарей, размеренно стучали о зыбкую водяную поверхность.
– Но всё же, не всё ведь, что я видел, было мороком, – возразил я.
– А что тебе проку от этого? – вновь ожило лицо. – Ты ведь не сможешь отличить наваждение от реальности. Все истины, которые ты отыщешь, завтра обернутся прахом.
Внезапно я понял, что он прав. В этом новом мире истины не было, искать её было бессмысленно.
Никогда ещё я не чувствовал себя таким беспомощным. Барельеф ждал. Холодный ветер бесцеремонно сунул свои холодные лапы мне за шиворот, видимо, желая согреть их. Я поёжился. Уехать отсюда на край света к неизведанным чудесам. Реальный выход из тупика, в котором я пребывал. Пожалуй, даже слишком реальный для столь зыбкого мира.
– Почему ты так хочешь, чтобы я исчез? Мне кажется, не так уж всё бессмысленно, раз ты мне пытаешься помешать.
Лицо усмехнулось:
– Если бы я хотел тебе помешать, я бы нашёл более эффективные способы. Я просто даю тебе возможность чётко представить тот выбор, который ты делаешь. И совсем не принуждаю твою волю. Как ни странно, мне безразлично, что ты выберешь.
Я набрал в лёгкие побольше воздуха:
– Тогда, я сейчас пойду куда шёл.
Внезапно лицо из добродушного стало гневным.
– Дурак! – зло бросил мне барельеф. Брови его сдвинулись, губы сжались до такой степени, что по напряженному мрамору суетливо побежали трещины. Вода, до того свободно стекавшая из каменных уст, на мгновение замерла, не находя выхода, а в следующий момент, яростно вспенившись, хлынула через трещины рта. Каменный истукан разжал губы, и клокочущий поток извергся наружу, обдавая меня брызгами и злыми словами:
– Ну что же. Ты спрашивал как-то, почему выбрали именно Кати? Вот тебе ответ: мы бросили кости! Ну как, всё ещё хочешь поближе познакомится с людьми столь холодно решившими судьбу твоей возлюбленной? Какие еще подробности ты хочешь узнать?
Я резко отвернулся и судорожно сжал кулаки. Казалось, в одном из них бьётся моё сердце. Не оборачиваясь, ровными шагами я пошёл прочь.
Продолжение следует...