Ранее: 1, 2, 3, 4, 5, 6
– Как ты думаешь, Рай существует?
– Ну и вопросы у тебя по телефону! Во-первых, что значит Рай?
– Остин, не мудри. Рай это то место, куда душа попадает после смерти тела.
– Вот как. Тогда не знаю просто. Я даже не уверен в возможности существования души в отрыве от тела.
– Ясно. А о каком Рае знаешь?
– Вот если Раем считать то место, где всем хорошо и все счастливы, то такого Рая точно нет.
– Почему?
– А ты думаешь, эмоции нужны человеку для развлечения? Они функциональны, они заставляют человека поступать так, а не эдак, они управляют им. Если из всех эмоций оставить только положительные, они станут бесполезны и не нужны.
– Но зачем управлять человеком?
– Природа преследует свои цели. Ей нужно, чтобы человек размножался, питался, пытался управлять себе подобными, получал новый опыт, расширял территорию.
– Как-то у тебя все прагматично получается.
– Ну а сам подумай. Допустим Бог отбирает людей в соответствии с каким-то критерием, помещает их в Рай, а там, в Раю, погружает их в пучины блаженства до конца времён. Но стремление к блаженству нужно человеку для того, чтобы идти к цели и избегать несчастий. Если в Раю все счастливы, то в нем никто ни к чему не стремится. Это мир не имеющий смысла, лишенный развития. Зачем тогда отбирать праведников с таким трудом и ломая при этом столько жизней, причиняя боль? Тебе не кажется, что именно такой подход прагматичен – уверенность, что Бог существует только для того, чтобы гарантировать нам удовольствия после смерти?
– Ах, Остин, ты всегда всё ставишь с ног на голову.
– Ну нужно же всё, наконец, вернуть в естественное состояние.
Мы ещё побеседовали. Потом, заметив, что стрелки часов стали совершенно сонными и уже с трудом могут передвигаться, я попрощался и положил трубку.
Я уже заканчивал чистить зубы, когда телефон вновь зазвонил. Выплюнув изо рта мутную воду, пошёл в комнату и поднял трубку.
– Алло! Слушай, я забыл тебе сказать...
Сон кубарем слетел с меня. Я слышал иронические интонации Остина, такие характерные для него. И в то же время, на индикаторе определителя я видел семь цифр счастливого билетика. Остин звонил от дядюшки Хо!
Мысли слетались к одной идее, как зябнущие птицы к кормушке – торопливо, расталкивая друг друга. Остин – один из них! И как же я сразу не догадался. Он же в последний раз говорил что-то на ликси. Не мог же он выучить его так быстро по такой идиотской книге. Её и учебником то назвать нельзя! Или мог всё-таки? Чёрт, почему я до сих пор не посмотрел её внимательно. И ещё... Было ещё что-то... Я пытался собраться мыслями, найти нужный клочок воспоминаний в хаосе корзины для бумаг. Голос Остина сбивал меня. Я не мог вникнуть в его слова и в то же время не мог сосредоточиться.
– Заткнись! – заорал я. Грубо, неоправданно грубо. Тут же, спохватившись, добавил сухо, – Извини. Перезвони через пять минут, – и бросил трубку.
Да, конечно же. "Призраков не существует", – сказал мне Голем, и его слова показались мне тогда знакомыми. Я слышал их раньше именно от Остина!
Я сел на диван, опершись локтями о колени и свесив голову. Я ждал повторного звонка.
Прошло пять минут. Ещё пять минут. Телефон молчал. Я протянул руку к трубке, но передумал. Встал, походил по комнате. Телефон молчал. Сходил на кухню, зажег газ под чайником. Тот, разбуженный среди ночи, недовольно заворчал. Поторапливаемый моим возбуждением, довольно скоро он вскипел, покрыв оконное стекло мелкими капельками. Я выключил газ, и, так и не налив чаю, решительно вернулся в комнату и поднял трубку. Семь магических цифр.
– Алло! – такой знакомый голос дядюшки Хо.
– Добрый вечер... Точнее доброй ночи. Извините, если разбудил. Позовите Остина, пожалуйста.
– Остина? Почему именно Остина?
– Чёрт возьми! Потому что мне нужен именно он!
– Милый мальчик, почему ты решил, что можешь требовать от меня такие вещи?
Я опешил.
– А что позвать кого-то к телефону это так сложно? В этом есть что-то особенно неприличное.
– Не неприличное, а, скорее, невежливое. И неуместное, разумеется.
– Но, по крайней мере, сказать, у вас он или нет, вы можете?
– У кого это у нас?
Я молча положил трубку. Дядюшка Хо вновь решил разыгрывать из себя дурачка. Они поняли что прокололись, и пытаются замести следы. Я вновь набрал номер, на этот раз номер Остина. В ответ – длинные пустые гудки.
Спать сейчас было немыслимо. Если Остина нет дома, ехать к нему – глупо. Если телефон дядюшки Хо стоит в пустой квартире, о чём я всегда смутно подозревал, то, пользуясь городским транспортом, который еще не успел разбежаться по местам своих ночёвок, я могу успеть застукать там своего лжедруга. Ничто, правда, не мешает им вновь устроить какое-то представление и заморочить мне голову своими мороками. Но что-то ведь надо было делать! Причём быстро.
Не раздумывая более, я выбежал из дому. Попутный трамвай на остановке, казалось, ждал меня. Я сел у окна в пустом вагоне, пошарил по карманам и не найдя ничего другого вытащил тот самый "счастливый билетик". Не колеблясь особенно я сунул его в зевающую пасть компостера – и дырявый талисман может остаться при мне, а какой-то билет, пусть даже и фальшивый, пробить было надо.
На нужной остановке я выскочил и торопливо пошёл к подъезду. На лестничной площадке перед дверью было по ночному тихо. Не без волнения я толкнул дверь.
Город-амфитеатр вновь был передо мной, за мной, вокруг меня, погружённый в чёрную тропическую ночь. Редкие костры горели то там, то сям на уступах. Рядом с некоторыми сидели люди. Неспокойные волны внизу не способны были отразить колпак звёздного неба. Море было чернее самой ночи, и, казалось, в центре амфитеатра – бездна. Знакомая площадка, на которой я стоял, была пуста. Даже кошки не было здесь. Я подошёл к краю уступа и вдохнул прохладный воздух пропитанный запахом океана.
В общем, этого и следовало ожидать. Избежать встречи для них проще простого.
– Что ты делаешь тут, среди ночи? – голос за спиной.
Я оглянулся. Тонкий силуэт девушки сидящей на верхнем уступе. Костер, горящий там, наверху, очерчивал её фигуру сияющим ореолом. Лицо пряталось в темноте.
– Подойди, – позвала она, – я хочу вниз.
Я послушно приблизился к стене, и, не дав мне времени для колебаний, хрупкая фигурка оттолкнулась руками от края своей площадки и порхнула вниз, ко мне. Практически рефлекторно я подхватил лёгкое тело. Наши лица оказались совсем близко, и я узнал знакомые черты. Веда.
– Ты не наваждение? – спросил я. Так, на всякий случай.
– Глупый, – отозвалась девушка. – Какая разница?
Мягко освободив своё подвижное тело из моих рук, она отошла за край ковра. Теперь свет костра нежными мазками рисовал её на чёрном фоне ночи. Тьма, как и в первую нашу встречу, поглотила весь мир, кроме одной светящейся фигурки. Моя трепещущая тень жадно тянулась к этому единственному огоньку Вселенной.
– Пойдём? – вопросительно взглянула Веда в мои глаза.
– Куда?
– Туда, к морю.
И мы двинулись вниз. Перекладины приставных лестниц скрипели в наших руках. Мы спускались с одного спящего уступа на другой. Иногда Веда, спускаясь первой, пряталась в тени стен, я искал её, затерянный в чужом мире, и не находил до тех пор пока она сама, смеясь, не выныривала из-за моей спины. Все вопросы и сомнения заблудились среди лабиринта лестниц и площадок, время уснуло, мы бегали и веселились как дети. Я не заметил, когда взошла луна, только понял вдруг, что всё вокруг из чёрного, стало серебристо-голубым. Море было уже ближе, но всё ещё далеко внизу. Обрадовавшись, что уже есть что отражать, оно несколько успокоилось, и протянуло лунную дорожку от городских строений к самому горизонту. Немногочисленные люди, попадавшиеся нам на пути, улыбались и отходили в сторону, как будто этот город безоговорочно принадлежал нам. Редкие прикосновения друг к другу учащались, и, в какой-то момент я поймал ускользающую Веду в свои объятия и прижал к себе.
Девушка сжалась вся и неожиданно прижалась к моему телу так, как будто долго этого ждала. Мои ладони скользнули по её волосам и плечам. Жадные пальцы дотронулись до её шеи.
С поразительной ясностью, гораздо более реальной, чем серебряный город вокруг, я вдруг вспомнил щелчок пальцев Аллариха, после которого Веда рассыпалась на осколки. Его пальцы тогда коснулись той же самой точки, которой сейчас касались мои. Я отстранился и взглянул в лицо моей спутнице. Потерянные вопросы, пользуясь нашей неподвижностью, нашли и догнали нас. Веда смеясь заглядывала в мои глаза.
– Мне сегодня звонил мой друг, – сказал я. – Его зовут Остин.
Я замолчал, в ожидании ответа. Веда тоже молчала, не отводя глаз.
– Он звонил отсюда, – резко закончил я. Ожидаемой реакции вновь не последовало. Лишь недоумённый взгляд.
– Остин, один из вас? – не унимался я.
– Не знаю я никакого Остина, – ответила, наконец, Веда пожав плечами. – И почему ты решил, что он звонил отсюда?
– Но ведь это телефон дядюшки Хо? – допытывался я, держа девушку в своих объятиях и пытаясь понять, напрягается ли её тело при моих вопросах.
– С чего ты взял? Глупенький, – Веда засмеялась, выскользнула из моих рук, отбежала на несколько шагов, остановилась и обернулась ко мне, дразня возможностью бездумной охоты на лестницах города.
– А чей же телефон тогда стоял в комнате? – я решил проявить твердость.
– Как чей? Морока, конечно. В той квартире всё его. Это вообще его квартира.
Я растерялся.
– А где же тогда стоит телефон дядюшки Хо?
Веда поняла, что игры в догонялки не получится, села на край уступа и похлопала ладошкой рядом с собой. Я послушно сел.
– Дядюшки Хо, – начала она, – не существует.
Я молчал, ожидая продолжения. Серебряный город отдыхал от наших шагов.
– Поэтому, – Веда откинула с лица прядь волос, – нет такого места, где стоит его телефон. Это просто, голос, и ничего более. Точнее даже голоса он не имеет.
– Как это?
– Он говорит теми голосами, которые хоть когда-нибудь пользовались телефоном. Слушает, запоминает, а потом говорит.
– Но это не просто набор фраз? Мне показалось, что его слова связны и осмыслены.
– Тебя он умнее, это точно, – хихикнула Веда. – И вообще он очень умён. У него много времени на размышления, он может говорить сразу с сотней людей и думать сотню мыслей.
– Значит, все те голоса, с которыми я разговаривал...
Веда кивнула.
– Дядюшка Хо – только один из его голосов. А всего их миллионы. И не только голосов а и характеров, переживаний, привычек.
– Тогда почему считается, что он один?
– Единство сознания и единство памяти.
Луна, не моргая, глядела на нас. А Веда глядела на меня.
– Но что это за существо? Кто он такой?
– Человек. Просто человек.
– Ну уж и просто.
Веда стала совсем серьезной.
– Не все из нас хотят пользоваться чужими телами. Некоторые пытаются избежать этого. Поселившись, например, в телефонной сети.
– И такое возможно? – удивился я. Веда пожала плечами.
Пауза легла между нами, как сторожевой пёс ложится у собственной миски. Я пытался найти слова, чтобы усыпить его, и не находил. Веда печально глядела на меня.
– Что это за город? – наконец спросил я.
– Его тоже не существует, – просто ответила девушка и, словно невесомая, вскочила на ноги. Сторожевой пёс при внимательном рассмотрении оказался маленьким пушистым щенком. Я тоже поднялся и предложил:
– Давай всё-таки спустимся к морю.
Веда кивнула.
Наш дальнейший путь был не таким сумбурным. Грустное оцепенение пробралось в мой мозг, не позволяя перенять беззаботность спутницы. Спускаться по лестницам стало почему-то сложнее, чем вначале. Деревянные, плохо обработанные перекладины натёрли руки. Мы спускались всё ниже, и всё более и более растворялись в голубом серебре бесконечных граней. Красота окружающего мира просочилась сквозь толстую, но непрочную стену мрачных мыслей и незаметно наполнила меня целиком, от ступней до самых глаз, и вдруг начала брызгать вокруг смехом, проливаясь через уголки губ. Город затягивал нас всё глубже и глубже. Совсем неожиданно, в двух уступах под нами оказалось море. Оно совсем успокоилось, лунная дорожка исчезла, превратившись в точную копию луны, плавающую в глубине. Мы спустились ещё ниже и подошли к самой воде. Головокружительное звёздное небо раскинулось перламутровой пылью в бездне под нашими ногами. Земля исчезла, мы повисли между небом вверху и небом внизу в центре звёздной сферы. Мои руки обхватили тело Веды – единственную точку опоры, до которой могли дотянуться.
Яркое солнце слепило глаза. Я инстинктивно отодвинулся глубже в тень и только после этого огляделся. Некоторое время пришлось собираться с мыслями, чтобы понять, где я, и как здесь очутился. Маленькая комнатка с плохо отштукатуренными стенами и закруглёнными углами. Низкий потолок. Солома на белом глиняном полу. Ни одного окна. Дверной проём без двери, через который пропитанные ветром солнечные лучи рисовали на полу ослепительный четырёхугольник. Запах моря.
Я поднялся на ноги, удивительно бодрый и умиротворённый, впервые за долгие месяцы. С удовольствием потянувшись сделал несколько шагов к дверному проёму и выбрался наружу. Бескрайний океан приветствовал меня грохотом прибоя, разбив у моих ступней прозрачную волну. Я оглянулся по сторонам. Город уже давно не спал, горные вершины терялись в полуденной дымке, люди занимались своими делами. Я и забыл, что тут есть люди. Стыдливо юркнул в нору к своей одежде и подумал, что в общем-то окружающие одеты не многим более, чем я сам.
Приведя себя в порядок, я вновь вышел наружу, чувствуя себя богатым туристом-бездельником в экзотической стране. Разглядывая окружающую действительность, я неторопливо двинулся в путь между морем и белёными стенами Города Которого Нет. Солёные брызги холодными поцелуями касались моей кожи. Лодки, привязанные к деревянным столбам у самого берега, тёрлись друг о друга боками. Ветер проникал через мои ноздри в голову и бессовестно перемешивал немногочисленные мысли. Одна из них, более цепкая чем другие, добилась-таки моего внимания. С некоторой тревогой я взглянул наверх, через бесконечные ступеньки амфитеатра. Выход отсюда был где-то там, непредставимо далеко. Взбираться в такую высь по приставным лестницам, а затем еще пытаться найти нужный уступ... Я поморщился от неудовольствия. Впрочем, пока уходить не хотелось, а там видно будет.
Среди залива, подальше от берега, рыбаки на лодочках то ли забрасывали, то ли вынимали сети. Люди на берегу косились на мою одежду, признавая во мне чужака. На земле (точнее на набережной), прислонившись спиной к стене, сидел старый сморщенный человек с лицом индейского вождя. Взгляд его был устремлён в море, мышцы окаменели и пребывали в неподвижности. Я рассматривал его, пытаясь понять, чем он заинтересовал меня, и вдруг вспомнил. Это был Морок собственной персоной.
– Добрый день, – вежливо поздоровался я. Морок неторопливо взглянул на меня и кивнул чуть заметно. Лицо его вновь замерло. Сейчас он не был похож на того Морока, с которым я встречался ранее. Может это всё-таки не он?
– Это ведь Ваш город? – поинтересовался я, садясь рядом у стены. – Вы его придумали?
Морок вновь кивнул.
– А зачем? Такие громадные пространства, столько людей, всё живое... Сколько же времени на всё это надо.
Морок молчал, глядя на горизонт. Я совсем уже разуверился в ответе, когда Морок, не отрывая взгляда от вечного, произнёс:
– У меня есть время... Много времени. А зачем... У этого города нет причины и предназначения. Он незачем.
Я почему-то почувствовал обиду. Мне нравился город, я уже любил его, и вдруг оказывается, что он бессмысленен.
– Как же... Совсем незачем?
Морок оторвал взгляд от волн:
– Бесполезен, как и любое искусство. Все наваждения бесполезны, как бесполезны картины, статуи, музыка...
– Ну почему же, – возразил я. – Искусство нужно. Всем.
Морок смерил меня насмешливым взглядом.
– А вы тогда, зачем этим занимаетесь? – вспылил я.
– Я не считаю, что обязан заниматься только осмысленными вещами, – заметил Морок. В его оживших фразах проступила та сущность, которую я хорошо помнил по встрече у костра.
Я задумался, подыскивая ответ.
– Значит вы считаете мороки искусством? – наконец спросил я.
– Это предельный вид искусства. И любое искусство является наваждением. Первобытные бизоны на стенах пещер были первыми мороками.
Ветер с моря усилился. Волна становилась всё сильнее. Рыбаки, свернув свои сети, спешили пристать к берегу. Небо покрылось маленькими облачками.
– Ну Вы сравнили. Бизоны это просто рисунок. А это всё, – я похлопал ладонью по нагретой солнцем стене, – обладает всеми чертами реальности: твёрдостью, запахами, вкусом, звуками...
– И гораздо более важными свойствами реальности – потенцией развития, судьбой, прошлым, будущим, непредсказуемостью. Эти люди вокруг нас могут влюбляться, страдать, рожать детей, любоваться закатами, проявлять собственную волю. У каждого свой характер, каждого можно вытащить в реальный мир и он будет там жить обычной человеческой жизнью. По крайней мере, никто не сможет понять, так это или нет.
Морок беззастенчиво хвастался результатами своих трудов.
– Как же вы смогли сделать такое?
– Я очень хорошо разбираюсь в природе вещей, – Морок улыбнулся.
– А Веда? Она тоже наваждение?
– Веда? Нет, с чего ты взял?
"Ага, – подумал я. – Впрочем, он и соврёт, недорого возьмёт. Благо не на ликси сейчас говорит. И ведь не спроста им такой язык понадобился".
Морок тем временем разглядывал меня.
– Видите, как много отличий между рисунками в пещерах и тем, что Вы делаете, – сказал я под его взглядом.
– Цель одна, – пояснил мой собеседник. – И то и другое пытается воссоздать реальность. Только в наскальных рисунках это получается лишь с некоторыми её аспектами. А потом художники научаются отражать действительность всё лучше и лучше, появляется иллюзия пространства, объема. Пока лишь иллюзия. Добавляется звук, следом придут запахи, тепло, реакция на окружение. Опять таки в виде иллюзий. Сейчас вы ещё не умеете этого делать и называете такие произведения мороками. Но искусство не обязано останавливаться на иллюзиях. В какой-то момент мираж обретает плоть и становится реальностью. Художник понимает, неожиданно, что созданный им цветок ничем не отличается от цветка настоящего... В этом неосознанная цель мастера – создать реальность, стать богом.
– Вы же сказали, что цели у искусства нет. А, оказывается, есть всё-таки! Да и кроме этой я назову ещё десяток!
– Например? – ухмыльнулся Морок.
– Ну, показывать красоту окружающего мира, раскрывать характеры персонажей, оказывать эмоциональное воздействие на зрителя, учить его и всё такое.
– Это всё равно, что сказать, что Мир создали для того, чтобы ты мог есть шоколад, – лицо старого индейца смяли ехидные морщины.
Я вздрогнул. Его слова напомнили разговор с Остиным, и цель моего визита сюда. Лукавые глаза Морока не сулили правды.
– Вы так говорите, как будто искусство обязано повторять реальность, – я решил найти брешь в рассуждениях. – А на самом деле...
Морок встал одним молодым движением. Я замолчал и поднялся тоже.
– Идем, – весело позвал меня за собой, развернулся и быстро зашагал вдоль стен. Его тело жадно впитывало сумасшедший ветер и снопы брызг разбивавшихся валов. Я летел следом. У какой-то лестницы Морок остановился, оглянулся на меня: поспеваю ли, и мальчишескими движениями забрался наверх. Пройдя площадку, поднялся ещё выше, потом ещё. Наконец остановился. Я, запыхавшись, взобрался следом. Мой спутник стоял у проёма и пропускал меня вперёд. Ветер толкал в спину. Город делал вдох, затягивая моё тело в беззубый рот двери.
Как только я вошёл ветер исчез. Вместо комнаты передо мной было нечто неописуемое. Многообразные многоцветные предметы или существа жили своей жизнью, подчиняясь смутно понятной но невыразимой гармонии. Я сделал шаг вперёд, и ближайшее ко мне существо вдруг рассыпалось мириадом мелких горошин. В тот же момент другие выкинули щупальца и начали собирать рассыпавшегося товарища, тихо урча и становясь прозрачнее. Тоненькая хрупкая ложноножка доверчиво, жгуче и мокро ткнулась в мою ногу. Я почему-то подумал, что стоит мне сделать ещё шаг, и я сам рассыплюсь блестящими каплями.
– Вот это самое сложное, – сказал Морок за моей спиной. – Создать нечто, совершенно не похожее на реальность, но, не смотря на это, обладающее законами жизни, многообразием, непредсказуемостью и в то же время особой логикой, способное жить и развиваться самостоятельно. А также познаваемое и прекрасное с точки зрения обычных людей. Нечто совсем другое, но не менее совершенное, чем наша обычная действительность.
Продолжение следует
* * *
– Как ты думаешь, Рай существует?
– Ну и вопросы у тебя по телефону! Во-первых, что значит Рай?
– Остин, не мудри. Рай это то место, куда душа попадает после смерти тела.
– Вот как. Тогда не знаю просто. Я даже не уверен в возможности существования души в отрыве от тела.
– Ясно. А о каком Рае знаешь?
– Вот если Раем считать то место, где всем хорошо и все счастливы, то такого Рая точно нет.
– Почему?
– А ты думаешь, эмоции нужны человеку для развлечения? Они функциональны, они заставляют человека поступать так, а не эдак, они управляют им. Если из всех эмоций оставить только положительные, они станут бесполезны и не нужны.
– Но зачем управлять человеком?
– Природа преследует свои цели. Ей нужно, чтобы человек размножался, питался, пытался управлять себе подобными, получал новый опыт, расширял территорию.
– Как-то у тебя все прагматично получается.
– Ну а сам подумай. Допустим Бог отбирает людей в соответствии с каким-то критерием, помещает их в Рай, а там, в Раю, погружает их в пучины блаженства до конца времён. Но стремление к блаженству нужно человеку для того, чтобы идти к цели и избегать несчастий. Если в Раю все счастливы, то в нем никто ни к чему не стремится. Это мир не имеющий смысла, лишенный развития. Зачем тогда отбирать праведников с таким трудом и ломая при этом столько жизней, причиняя боль? Тебе не кажется, что именно такой подход прагматичен – уверенность, что Бог существует только для того, чтобы гарантировать нам удовольствия после смерти?
– Ах, Остин, ты всегда всё ставишь с ног на голову.
– Ну нужно же всё, наконец, вернуть в естественное состояние.
Мы ещё побеседовали. Потом, заметив, что стрелки часов стали совершенно сонными и уже с трудом могут передвигаться, я попрощался и положил трубку.
Я уже заканчивал чистить зубы, когда телефон вновь зазвонил. Выплюнув изо рта мутную воду, пошёл в комнату и поднял трубку.
– Алло! Слушай, я забыл тебе сказать...
Сон кубарем слетел с меня. Я слышал иронические интонации Остина, такие характерные для него. И в то же время, на индикаторе определителя я видел семь цифр счастливого билетика. Остин звонил от дядюшки Хо!
Мысли слетались к одной идее, как зябнущие птицы к кормушке – торопливо, расталкивая друг друга. Остин – один из них! И как же я сразу не догадался. Он же в последний раз говорил что-то на ликси. Не мог же он выучить его так быстро по такой идиотской книге. Её и учебником то назвать нельзя! Или мог всё-таки? Чёрт, почему я до сих пор не посмотрел её внимательно. И ещё... Было ещё что-то... Я пытался собраться мыслями, найти нужный клочок воспоминаний в хаосе корзины для бумаг. Голос Остина сбивал меня. Я не мог вникнуть в его слова и в то же время не мог сосредоточиться.
– Заткнись! – заорал я. Грубо, неоправданно грубо. Тут же, спохватившись, добавил сухо, – Извини. Перезвони через пять минут, – и бросил трубку.
Да, конечно же. "Призраков не существует", – сказал мне Голем, и его слова показались мне тогда знакомыми. Я слышал их раньше именно от Остина!
Я сел на диван, опершись локтями о колени и свесив голову. Я ждал повторного звонка.
Прошло пять минут. Ещё пять минут. Телефон молчал. Я протянул руку к трубке, но передумал. Встал, походил по комнате. Телефон молчал. Сходил на кухню, зажег газ под чайником. Тот, разбуженный среди ночи, недовольно заворчал. Поторапливаемый моим возбуждением, довольно скоро он вскипел, покрыв оконное стекло мелкими капельками. Я выключил газ, и, так и не налив чаю, решительно вернулся в комнату и поднял трубку. Семь магических цифр.
– Алло! – такой знакомый голос дядюшки Хо.
– Добрый вечер... Точнее доброй ночи. Извините, если разбудил. Позовите Остина, пожалуйста.
– Остина? Почему именно Остина?
– Чёрт возьми! Потому что мне нужен именно он!
– Милый мальчик, почему ты решил, что можешь требовать от меня такие вещи?
Я опешил.
– А что позвать кого-то к телефону это так сложно? В этом есть что-то особенно неприличное.
– Не неприличное, а, скорее, невежливое. И неуместное, разумеется.
– Но, по крайней мере, сказать, у вас он или нет, вы можете?
– У кого это у нас?
Я молча положил трубку. Дядюшка Хо вновь решил разыгрывать из себя дурачка. Они поняли что прокололись, и пытаются замести следы. Я вновь набрал номер, на этот раз номер Остина. В ответ – длинные пустые гудки.
Спать сейчас было немыслимо. Если Остина нет дома, ехать к нему – глупо. Если телефон дядюшки Хо стоит в пустой квартире, о чём я всегда смутно подозревал, то, пользуясь городским транспортом, который еще не успел разбежаться по местам своих ночёвок, я могу успеть застукать там своего лжедруга. Ничто, правда, не мешает им вновь устроить какое-то представление и заморочить мне голову своими мороками. Но что-то ведь надо было делать! Причём быстро.
Не раздумывая более, я выбежал из дому. Попутный трамвай на остановке, казалось, ждал меня. Я сел у окна в пустом вагоне, пошарил по карманам и не найдя ничего другого вытащил тот самый "счастливый билетик". Не колеблясь особенно я сунул его в зевающую пасть компостера – и дырявый талисман может остаться при мне, а какой-то билет, пусть даже и фальшивый, пробить было надо.
На нужной остановке я выскочил и торопливо пошёл к подъезду. На лестничной площадке перед дверью было по ночному тихо. Не без волнения я толкнул дверь.
Город-амфитеатр вновь был передо мной, за мной, вокруг меня, погружённый в чёрную тропическую ночь. Редкие костры горели то там, то сям на уступах. Рядом с некоторыми сидели люди. Неспокойные волны внизу не способны были отразить колпак звёздного неба. Море было чернее самой ночи, и, казалось, в центре амфитеатра – бездна. Знакомая площадка, на которой я стоял, была пуста. Даже кошки не было здесь. Я подошёл к краю уступа и вдохнул прохладный воздух пропитанный запахом океана.
В общем, этого и следовало ожидать. Избежать встречи для них проще простого.
– Что ты делаешь тут, среди ночи? – голос за спиной.
Я оглянулся. Тонкий силуэт девушки сидящей на верхнем уступе. Костер, горящий там, наверху, очерчивал её фигуру сияющим ореолом. Лицо пряталось в темноте.
– Подойди, – позвала она, – я хочу вниз.
Я послушно приблизился к стене, и, не дав мне времени для колебаний, хрупкая фигурка оттолкнулась руками от края своей площадки и порхнула вниз, ко мне. Практически рефлекторно я подхватил лёгкое тело. Наши лица оказались совсем близко, и я узнал знакомые черты. Веда.
– Ты не наваждение? – спросил я. Так, на всякий случай.
– Глупый, – отозвалась девушка. – Какая разница?
Мягко освободив своё подвижное тело из моих рук, она отошла за край ковра. Теперь свет костра нежными мазками рисовал её на чёрном фоне ночи. Тьма, как и в первую нашу встречу, поглотила весь мир, кроме одной светящейся фигурки. Моя трепещущая тень жадно тянулась к этому единственному огоньку Вселенной.
– Пойдём? – вопросительно взглянула Веда в мои глаза.
– Куда?
– Туда, к морю.
И мы двинулись вниз. Перекладины приставных лестниц скрипели в наших руках. Мы спускались с одного спящего уступа на другой. Иногда Веда, спускаясь первой, пряталась в тени стен, я искал её, затерянный в чужом мире, и не находил до тех пор пока она сама, смеясь, не выныривала из-за моей спины. Все вопросы и сомнения заблудились среди лабиринта лестниц и площадок, время уснуло, мы бегали и веселились как дети. Я не заметил, когда взошла луна, только понял вдруг, что всё вокруг из чёрного, стало серебристо-голубым. Море было уже ближе, но всё ещё далеко внизу. Обрадовавшись, что уже есть что отражать, оно несколько успокоилось, и протянуло лунную дорожку от городских строений к самому горизонту. Немногочисленные люди, попадавшиеся нам на пути, улыбались и отходили в сторону, как будто этот город безоговорочно принадлежал нам. Редкие прикосновения друг к другу учащались, и, в какой-то момент я поймал ускользающую Веду в свои объятия и прижал к себе.
Девушка сжалась вся и неожиданно прижалась к моему телу так, как будто долго этого ждала. Мои ладони скользнули по её волосам и плечам. Жадные пальцы дотронулись до её шеи.
С поразительной ясностью, гораздо более реальной, чем серебряный город вокруг, я вдруг вспомнил щелчок пальцев Аллариха, после которого Веда рассыпалась на осколки. Его пальцы тогда коснулись той же самой точки, которой сейчас касались мои. Я отстранился и взглянул в лицо моей спутнице. Потерянные вопросы, пользуясь нашей неподвижностью, нашли и догнали нас. Веда смеясь заглядывала в мои глаза.
– Мне сегодня звонил мой друг, – сказал я. – Его зовут Остин.
Я замолчал, в ожидании ответа. Веда тоже молчала, не отводя глаз.
– Он звонил отсюда, – резко закончил я. Ожидаемой реакции вновь не последовало. Лишь недоумённый взгляд.
– Остин, один из вас? – не унимался я.
– Не знаю я никакого Остина, – ответила, наконец, Веда пожав плечами. – И почему ты решил, что он звонил отсюда?
– Но ведь это телефон дядюшки Хо? – допытывался я, держа девушку в своих объятиях и пытаясь понять, напрягается ли её тело при моих вопросах.
– С чего ты взял? Глупенький, – Веда засмеялась, выскользнула из моих рук, отбежала на несколько шагов, остановилась и обернулась ко мне, дразня возможностью бездумной охоты на лестницах города.
– А чей же телефон тогда стоял в комнате? – я решил проявить твердость.
– Как чей? Морока, конечно. В той квартире всё его. Это вообще его квартира.
Я растерялся.
– А где же тогда стоит телефон дядюшки Хо?
Веда поняла, что игры в догонялки не получится, села на край уступа и похлопала ладошкой рядом с собой. Я послушно сел.
– Дядюшки Хо, – начала она, – не существует.
Я молчал, ожидая продолжения. Серебряный город отдыхал от наших шагов.
– Поэтому, – Веда откинула с лица прядь волос, – нет такого места, где стоит его телефон. Это просто, голос, и ничего более. Точнее даже голоса он не имеет.
– Как это?
– Он говорит теми голосами, которые хоть когда-нибудь пользовались телефоном. Слушает, запоминает, а потом говорит.
– Но это не просто набор фраз? Мне показалось, что его слова связны и осмыслены.
– Тебя он умнее, это точно, – хихикнула Веда. – И вообще он очень умён. У него много времени на размышления, он может говорить сразу с сотней людей и думать сотню мыслей.
– Значит, все те голоса, с которыми я разговаривал...
Веда кивнула.
– Дядюшка Хо – только один из его голосов. А всего их миллионы. И не только голосов а и характеров, переживаний, привычек.
– Тогда почему считается, что он один?
– Единство сознания и единство памяти.
Луна, не моргая, глядела на нас. А Веда глядела на меня.
– Но что это за существо? Кто он такой?
– Человек. Просто человек.
– Ну уж и просто.
Веда стала совсем серьезной.
– Не все из нас хотят пользоваться чужими телами. Некоторые пытаются избежать этого. Поселившись, например, в телефонной сети.
– И такое возможно? – удивился я. Веда пожала плечами.
Пауза легла между нами, как сторожевой пёс ложится у собственной миски. Я пытался найти слова, чтобы усыпить его, и не находил. Веда печально глядела на меня.
– Что это за город? – наконец спросил я.
– Его тоже не существует, – просто ответила девушка и, словно невесомая, вскочила на ноги. Сторожевой пёс при внимательном рассмотрении оказался маленьким пушистым щенком. Я тоже поднялся и предложил:
– Давай всё-таки спустимся к морю.
Веда кивнула.
Наш дальнейший путь был не таким сумбурным. Грустное оцепенение пробралось в мой мозг, не позволяя перенять беззаботность спутницы. Спускаться по лестницам стало почему-то сложнее, чем вначале. Деревянные, плохо обработанные перекладины натёрли руки. Мы спускались всё ниже, и всё более и более растворялись в голубом серебре бесконечных граней. Красота окружающего мира просочилась сквозь толстую, но непрочную стену мрачных мыслей и незаметно наполнила меня целиком, от ступней до самых глаз, и вдруг начала брызгать вокруг смехом, проливаясь через уголки губ. Город затягивал нас всё глубже и глубже. Совсем неожиданно, в двух уступах под нами оказалось море. Оно совсем успокоилось, лунная дорожка исчезла, превратившись в точную копию луны, плавающую в глубине. Мы спустились ещё ниже и подошли к самой воде. Головокружительное звёздное небо раскинулось перламутровой пылью в бездне под нашими ногами. Земля исчезла, мы повисли между небом вверху и небом внизу в центре звёздной сферы. Мои руки обхватили тело Веды – единственную точку опоры, до которой могли дотянуться.
* * *
Яркое солнце слепило глаза. Я инстинктивно отодвинулся глубже в тень и только после этого огляделся. Некоторое время пришлось собираться с мыслями, чтобы понять, где я, и как здесь очутился. Маленькая комнатка с плохо отштукатуренными стенами и закруглёнными углами. Низкий потолок. Солома на белом глиняном полу. Ни одного окна. Дверной проём без двери, через который пропитанные ветром солнечные лучи рисовали на полу ослепительный четырёхугольник. Запах моря.
Я поднялся на ноги, удивительно бодрый и умиротворённый, впервые за долгие месяцы. С удовольствием потянувшись сделал несколько шагов к дверному проёму и выбрался наружу. Бескрайний океан приветствовал меня грохотом прибоя, разбив у моих ступней прозрачную волну. Я оглянулся по сторонам. Город уже давно не спал, горные вершины терялись в полуденной дымке, люди занимались своими делами. Я и забыл, что тут есть люди. Стыдливо юркнул в нору к своей одежде и подумал, что в общем-то окружающие одеты не многим более, чем я сам.
Приведя себя в порядок, я вновь вышел наружу, чувствуя себя богатым туристом-бездельником в экзотической стране. Разглядывая окружающую действительность, я неторопливо двинулся в путь между морем и белёными стенами Города Которого Нет. Солёные брызги холодными поцелуями касались моей кожи. Лодки, привязанные к деревянным столбам у самого берега, тёрлись друг о друга боками. Ветер проникал через мои ноздри в голову и бессовестно перемешивал немногочисленные мысли. Одна из них, более цепкая чем другие, добилась-таки моего внимания. С некоторой тревогой я взглянул наверх, через бесконечные ступеньки амфитеатра. Выход отсюда был где-то там, непредставимо далеко. Взбираться в такую высь по приставным лестницам, а затем еще пытаться найти нужный уступ... Я поморщился от неудовольствия. Впрочем, пока уходить не хотелось, а там видно будет.
Среди залива, подальше от берега, рыбаки на лодочках то ли забрасывали, то ли вынимали сети. Люди на берегу косились на мою одежду, признавая во мне чужака. На земле (точнее на набережной), прислонившись спиной к стене, сидел старый сморщенный человек с лицом индейского вождя. Взгляд его был устремлён в море, мышцы окаменели и пребывали в неподвижности. Я рассматривал его, пытаясь понять, чем он заинтересовал меня, и вдруг вспомнил. Это был Морок собственной персоной.
– Добрый день, – вежливо поздоровался я. Морок неторопливо взглянул на меня и кивнул чуть заметно. Лицо его вновь замерло. Сейчас он не был похож на того Морока, с которым я встречался ранее. Может это всё-таки не он?
– Это ведь Ваш город? – поинтересовался я, садясь рядом у стены. – Вы его придумали?
Морок вновь кивнул.
– А зачем? Такие громадные пространства, столько людей, всё живое... Сколько же времени на всё это надо.
Морок молчал, глядя на горизонт. Я совсем уже разуверился в ответе, когда Морок, не отрывая взгляда от вечного, произнёс:
– У меня есть время... Много времени. А зачем... У этого города нет причины и предназначения. Он незачем.
Я почему-то почувствовал обиду. Мне нравился город, я уже любил его, и вдруг оказывается, что он бессмысленен.
– Как же... Совсем незачем?
Морок оторвал взгляд от волн:
– Бесполезен, как и любое искусство. Все наваждения бесполезны, как бесполезны картины, статуи, музыка...
– Ну почему же, – возразил я. – Искусство нужно. Всем.
Морок смерил меня насмешливым взглядом.
– А вы тогда, зачем этим занимаетесь? – вспылил я.
– Я не считаю, что обязан заниматься только осмысленными вещами, – заметил Морок. В его оживших фразах проступила та сущность, которую я хорошо помнил по встрече у костра.
Я задумался, подыскивая ответ.
– Значит вы считаете мороки искусством? – наконец спросил я.
– Это предельный вид искусства. И любое искусство является наваждением. Первобытные бизоны на стенах пещер были первыми мороками.
Ветер с моря усилился. Волна становилась всё сильнее. Рыбаки, свернув свои сети, спешили пристать к берегу. Небо покрылось маленькими облачками.
– Ну Вы сравнили. Бизоны это просто рисунок. А это всё, – я похлопал ладонью по нагретой солнцем стене, – обладает всеми чертами реальности: твёрдостью, запахами, вкусом, звуками...
– И гораздо более важными свойствами реальности – потенцией развития, судьбой, прошлым, будущим, непредсказуемостью. Эти люди вокруг нас могут влюбляться, страдать, рожать детей, любоваться закатами, проявлять собственную волю. У каждого свой характер, каждого можно вытащить в реальный мир и он будет там жить обычной человеческой жизнью. По крайней мере, никто не сможет понять, так это или нет.
Морок беззастенчиво хвастался результатами своих трудов.
– Как же вы смогли сделать такое?
– Я очень хорошо разбираюсь в природе вещей, – Морок улыбнулся.
– А Веда? Она тоже наваждение?
– Веда? Нет, с чего ты взял?
"Ага, – подумал я. – Впрочем, он и соврёт, недорого возьмёт. Благо не на ликси сейчас говорит. И ведь не спроста им такой язык понадобился".
Морок тем временем разглядывал меня.
– Видите, как много отличий между рисунками в пещерах и тем, что Вы делаете, – сказал я под его взглядом.
– Цель одна, – пояснил мой собеседник. – И то и другое пытается воссоздать реальность. Только в наскальных рисунках это получается лишь с некоторыми её аспектами. А потом художники научаются отражать действительность всё лучше и лучше, появляется иллюзия пространства, объема. Пока лишь иллюзия. Добавляется звук, следом придут запахи, тепло, реакция на окружение. Опять таки в виде иллюзий. Сейчас вы ещё не умеете этого делать и называете такие произведения мороками. Но искусство не обязано останавливаться на иллюзиях. В какой-то момент мираж обретает плоть и становится реальностью. Художник понимает, неожиданно, что созданный им цветок ничем не отличается от цветка настоящего... В этом неосознанная цель мастера – создать реальность, стать богом.
– Вы же сказали, что цели у искусства нет. А, оказывается, есть всё-таки! Да и кроме этой я назову ещё десяток!
– Например? – ухмыльнулся Морок.
– Ну, показывать красоту окружающего мира, раскрывать характеры персонажей, оказывать эмоциональное воздействие на зрителя, учить его и всё такое.
– Это всё равно, что сказать, что Мир создали для того, чтобы ты мог есть шоколад, – лицо старого индейца смяли ехидные морщины.
Я вздрогнул. Его слова напомнили разговор с Остиным, и цель моего визита сюда. Лукавые глаза Морока не сулили правды.
– Вы так говорите, как будто искусство обязано повторять реальность, – я решил найти брешь в рассуждениях. – А на самом деле...
Морок встал одним молодым движением. Я замолчал и поднялся тоже.
– Идем, – весело позвал меня за собой, развернулся и быстро зашагал вдоль стен. Его тело жадно впитывало сумасшедший ветер и снопы брызг разбивавшихся валов. Я летел следом. У какой-то лестницы Морок остановился, оглянулся на меня: поспеваю ли, и мальчишескими движениями забрался наверх. Пройдя площадку, поднялся ещё выше, потом ещё. Наконец остановился. Я, запыхавшись, взобрался следом. Мой спутник стоял у проёма и пропускал меня вперёд. Ветер толкал в спину. Город делал вдох, затягивая моё тело в беззубый рот двери.
Как только я вошёл ветер исчез. Вместо комнаты передо мной было нечто неописуемое. Многообразные многоцветные предметы или существа жили своей жизнью, подчиняясь смутно понятной но невыразимой гармонии. Я сделал шаг вперёд, и ближайшее ко мне существо вдруг рассыпалось мириадом мелких горошин. В тот же момент другие выкинули щупальца и начали собирать рассыпавшегося товарища, тихо урча и становясь прозрачнее. Тоненькая хрупкая ложноножка доверчиво, жгуче и мокро ткнулась в мою ногу. Я почему-то подумал, что стоит мне сделать ещё шаг, и я сам рассыплюсь блестящими каплями.
– Вот это самое сложное, – сказал Морок за моей спиной. – Создать нечто, совершенно не похожее на реальность, но, не смотря на это, обладающее законами жизни, многообразием, непредсказуемостью и в то же время особой логикой, способное жить и развиваться самостоятельно. А также познаваемое и прекрасное с точки зрения обычных людей. Нечто совсем другое, но не менее совершенное, чем наша обычная действительность.
Продолжение следует