Ранее: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
– Алло! Дядюшка Хо?
– Здравствуй! – голос мальчика лет пяти.
– Это я...
– А я тебя узнал! Я вообще кого хочешь узнаю по голосу!
Поведение тоже как у ребенка. И как с таким серьёзно разговаривать?
– Я хотел спросить. На празднике у Туссэна были все из ваших?
– Меня не было. Они там веселились, а я тут один был, – ребёнок явно обиделся.
– А кроме тебя?
– Кого-то не было, но они сами не пошли, а меня даже не позвали.
– Но как же ты мог прийти? У тебя же тела нет.
– Ты злой! Зачем мне говоришь такое? Не буду с тобой разговаривать! – малыш бросил трубку.
Я скомкал промокший насквозь носовой платок и отшвырнул его в угол комнаты. Сон на булыжной мостовой во второй половине осени обернулся насморком, больным горлом, тяжелой головой. Я посидел некоторое время, держа трубку в руке и вяло раздумывая, продолжать ли допытываться у телефонного духа куда подевалась Кати, или завалиться спать до полного выздоровления. Голова раскалывалась и наотрез отказывалась думать. Я опустил трубку на рычаг, тяжело побрёл к дивану и, отвернувшись лицом в тёмный угол, заснул.
Когда я проснулся, за окном было уже темно. На кресле в противоположном углу комнаты сидела Веда с сердитыми глазами.
– Ревнуешь?
Веда кивнула. Мы помолчали некоторое время. Больная голова не давала соображать.
– Послушай, – сказал я. – Вот вы все такие всемогущие. Вылечи мой насморк. И чтобы голова не болела, и горло.
– Мы не умеем лечить.
– Почему это?
– Нам не надо. Мы не болеем. Мы хозяева своих тел, и можем менять их так, как захотим. В разумных пределах, конечно. Только старые умеют лечить – те, кто поселился в тела ещё не умея ими правильно управлять.
– Кто это старые?
– Ну, Мокка, Голем, Морок...
– ... дядюшка Хо.
– Нет, дядюшка Хо не старый. Мог бы и сам догадаться.
– Как, интересно?
– Развитая телефонная сеть возникла не так уж давно.
– А. Да. Я сейчас совсем плохо соображаю. Голова болит.
– Так тебе и надо!
– Не обижайся. Так вышло.
Веда вздохнула:
– Я знаю, что неправильно ревновать. Тем более на празднике. Я просто слишком маленькая еще. Говорят, что после ста лет уже не ревнуют. В этом отношении тебе не повезло – ты не доживёшь до ста, и я буду ревновать всю твою жизнь.
– Это у тебя шутки такие?
– Да нет, всё так и есть. Чем дольше мы живём, тем меньше в нас человеческого. Всё поведение меняется. Мы можем строить взаимоотношения друг с другом не на основе инстинктов, а так, как захотим сами. Без ревности, зависти, стремления сделать карьеру, стремления быть выше других... Но для этого каждому из нас нужно время.
– Не болеть вы быстрее учитесь.
– Надо же, какой ехидный!
– Ехидный, – согласился я. – И тоже буду ревновать. Мне тоже сто лет еще не исполнилось. Сама ушла куда-то с Алларихом, а на меня обижается!
Веда покраснела, затем вскочила с кресла и выбежала из комнаты и из квартиры.
– Алло!
– Ты что-то хотел у меня спросить?
– Дядюшка Хо, вы знаете который час?
– Разумеется, – невозмутимо парировал телефонный дух. В трубке щелкнуло, и записанный на плёнку голос любезно сообщил точное время, предполагающее глубокую ночь.
– Вы что, никогда не спите?
– Когда я не говорю, меня как бы и нет. Приходится говорить круглосуточно. А ночью с этим особые проблемы.
– Можно позвонить кому-нибудь из другого полушария.
– Можно, конечно... Это сопряжено с определенным риском. Я боюсь лишиться целостности.
– Ладно, бог с вами. Я действительно хотел спросить. Вам известно, почему Кати не было на празднике?
– Кати?
– Ну, той, что живет сейчас в её теле.
– Я ее плохо знаю. Мы пока мало общались. К тому же, она еще совсем юная, ей необходимо время, чтобы освоится в этом мире. Ты лучше у Туссэна спроси.
– Спасибо. Хотя я рассчитывал узнать больше.
– Что поделаешь. Ринама конта стела бу.
– Опять непонятно говорите. Ликси или тамрик?
– Ликси.
– Мне так до сих пор и не рассказали, чем тамрик от него отличается.
– Ну... Как и на ликси на нем нельзя сказать неправду. Но слова в нем совсем другие. И вообще все другое. С ликси даже перевести ничего нельзя на тамрик и наоборот. Так же как с ликси и тамрика нельзя перевести на обычный язык...
– Зачем же нужны два языка с одинаковыми свойствами...
– А зачем нужны тысячи человеческих языков? Кстати, у нас не два языка а гораздо больше. И в этом всё-таки есть смысл. Есть такие утверждения, которые нельзя сказать на ликси, но можно на тамрике, и наоборот. А есть такие, причём вполне правдивые, которые нельзя сказать ни на одном из языков истины.
– Как у вас все сложно.
– На самом деле еще сложнее. Мы, кроме языков истины иногда пользуемся языками лжи. Лонгеварном, например. Любая фраза сказанная на этом языке – ложна.
– А это ещё зачем?
– Видишь ли, разработка языков это один из способов познания мира. Я занимаюсь этим с самого рождения. И оказывается, исследуя искусственные языки, можно узнать невообразимо много о природе вещей, так много, что дух захватывает.
– Может быть, ты так думаешь потому, что язык единственный метод исследования, который есть в твоем распоряжении.
– Даже если так, – голос дядюшки Хо стал сухим, – это не повод говорить мне такие вещи в лицо. Да, я ограничен в своих возможностях, но, тем не менее, живу полноценной жизнью. Боюсь что ты на моем месте был бы жалким идиотом. Ты и своё тело используешь лишь отчасти, не давая реализоваться сотням возможностей.
– Извини. Я не хотел тебя обидеть.
– Кроме того, – мгновенно смягчился мой собеседник, – когда ты рассказываешь сказку, ты и не пытаешься убедить кого бы то ни было в своей правдивости. А языки лжи дают много новых возможностей для повествования, а для поэзии это просто находка. Наши языки – и языки истины, и языки лжи – это объединение того, что вы называете наукой, с тем, что вы называете искусством.
Разговор с дядюшкой Хо подействовал на меня благотворно. После долгих дней болезни, я чувствовал, что выздоравливаю. Несмотря на глубокую ночь, спать не хотелось. Как всегда перед выздоровлением, моё тело медленно наполнялось силами. Окружающий мир казался романтичным и немного сказочным. Я лежал в своей кровати под белой простынёй и бездумно смотрел на тёмный прямоугольник окна, за которым, оранжевый в электрическом свете падал ранний первый снег.
Мы шли по ночному городу. Зима ещё не началась, но осень определённо закончилась. Кисейные лоскутки позёмки до блеска натирали булыжники мостовой. Туссэн бодро шагал по пустынной улице и разглагольствовал:
– В мире гораздо больше чудес, чем можно было бы предположить. Вот например, видишь этот камень, – Туссэн жёстко наступил носком своего ботинка на один из многочисленных камней мостовой. – Этот камень – сердце города. Если его вытащить город погибнет.
Некоторое время мы продолжали путь в тишине.
– И ты так просто показываешь мне этот камень?
– Оглянись.
Я обернулся. Ровные ряды брусчатки скользкой чешуей покрывали изогнутое тело улицы. Найти среди них только что показанное чудо не представлялось возможным.
– Кроме того, – продолжил мой собеседник, – его не так просто оттуда извлечь. Как ты думаешь, почему эта улица до сих пор в булыжнике, в то время как все ближайшие под асфальтом?
Разговор вновь прервался. Размеренные шаги не позволяли торопить события.
– В мире, как оказалось, много не только чудес, но и чудовищ, – я не хотел грубить, но не смог сдержаться. – В вас многое пугает.
Туссэн согласно кивнул. Не желая останавливаться, я продолжал:
– Вы скрываетесь ото всех, ведёте двойную жизнь. Едите сырое мясо. Наконец, вы попросту паразитируете на людях!
– А тебе не приходило в голову, что всё обстоит противоположным образом. Видишь ли, ты, как и большинство людей склонен рассматривать человека в первую очередь в физическом плане. Жизнь людей, по-вашему, это в первую очередь жизнь тел. Кто с кем целуется, кто где живёт, кого посадили в тюрьму. Мы же, по самой своей природе, склонны рассматривать жизнь как жизнь идей. И в этом отношении люди паразитируют на нас. Вся человеческая культура живёт за счёт культуры нашей. Всё новое, что возникает в искусстве или науке возникает в нашей среде. Если бы нас не существовало, искусство вечно вращалось бы в кругу уже придуманных образов, идей, сюжетов. Мы же постоянно создаём что-то другое, что-то чего не было ранее. И только поэтому культура до сих пор не исчерпала себя.
– Ну и самомнение у всех вас!
– Это не самомнение, мой мальчик. Я живу давно, и многое помню. Первые наскальные рисунки созданы нами. Триновант, Афины, Теночтитлан, Фивы, десятки других крупных городов стоят на месте наших поселений. Когда мы становимся герметичными и тщательно прячемся от людей, развитие культуры останавливается. Единственное, что умеют создавать люди – это каноны, закрепляя, таким образом, то, что придумали мы. Видимо, чтобы не позабыть. Вот тебе, в качестве доказательства, пророчество. Мы стали готовить блюда из сырого мяса совсем недавно. Для вас это дикость. Но пройдёт не так уж много времени, и вы последуете за нами: есть сырое мясо станет общепринятым.
– Ну уж.
– Увидишь...
Мы подошли к старому зданию со стенами, покрытыми барельефами. Чья-то усадьба двухсотлетнего возраста. Перед домом небольшой парк. Над воротами герб и девиз:
"В Хаосе было всё! Но даже Бог не отыскал там покоя". Туссэн остановился и кивнул: "Заходи".
Я прошёл мимо сорванной с петель решётки. Тоненькая ледяная корочка, затянувшая мокрую ранку земли, хрустнула под моим ботинком. Бронзовые грифоны ёжились от холода.
– Вот оно, – Туссэн положил руку на уродливую ветку высохшего дерева.
– Что это?
– Это моё прошлое. Кажется, дерево высохло недавно, а оно стоит в таком виде уже более пятисот лет. Задолго до того, как здесь построили все эти дома.
– Почему же его не срубили?
– Я не дал. Хотя пытались несколько раз. Вот эти рубцы появились, когда возводили усадьбу. Тогда пришлось создать родовую легенду. А вот эти сделали в тот момент, когда в легенды перестали верить.
– С ним связаны твои воспоминания?
– И воспоминания тоже. Но хватит об этом. Говори, зачем пришел. Я думаю это хорошее место, чтобы выслушать просьбу. Я набрал в легкие воздуха:
– Я хочу увидеть Кати. То есть не Кати, конечно, а ту, которая сейчас в её теле.
– Зачем тебе? Тело, это только тело. Кати умерла.
– Не знаю зачем. Хочу. Не могу без этого.
– Как можно отказать в такой просьбе! Необоснованное желание священно!
Мне почудилась ирония в его голосе, но в следующий момент я понял, что Туссэн абсолютно серьезен.
– Кроме того, – продолжил мой собеседник, – я, как ни странно, понимаю тебя. Бороться за существование куска трухлявой древесины не менее глупо. Но, боюсь, ты будешь разочарован.
– Почему?
– Ты не обретёшь покоя.
– Я знаю.
– Ничего ты не знаешь... Ладно, я скажу, где искать. Но не мчись туда сразу, дождись утра. А увидев её – возвращайся. Мне есть, что тебе сказать.
Продолжение следует. Осталось всего три главы
Ночные разговоры
– Алло! Дядюшка Хо?
– Здравствуй! – голос мальчика лет пяти.
– Это я...
– А я тебя узнал! Я вообще кого хочешь узнаю по голосу!
Поведение тоже как у ребенка. И как с таким серьёзно разговаривать?
– Я хотел спросить. На празднике у Туссэна были все из ваших?
– Меня не было. Они там веселились, а я тут один был, – ребёнок явно обиделся.
– А кроме тебя?
– Кого-то не было, но они сами не пошли, а меня даже не позвали.
– Но как же ты мог прийти? У тебя же тела нет.
– Ты злой! Зачем мне говоришь такое? Не буду с тобой разговаривать! – малыш бросил трубку.
Я скомкал промокший насквозь носовой платок и отшвырнул его в угол комнаты. Сон на булыжной мостовой во второй половине осени обернулся насморком, больным горлом, тяжелой головой. Я посидел некоторое время, держа трубку в руке и вяло раздумывая, продолжать ли допытываться у телефонного духа куда подевалась Кати, или завалиться спать до полного выздоровления. Голова раскалывалась и наотрез отказывалась думать. Я опустил трубку на рычаг, тяжело побрёл к дивану и, отвернувшись лицом в тёмный угол, заснул.
Когда я проснулся, за окном было уже темно. На кресле в противоположном углу комнаты сидела Веда с сердитыми глазами.
– Ревнуешь?
Веда кивнула. Мы помолчали некоторое время. Больная голова не давала соображать.
– Послушай, – сказал я. – Вот вы все такие всемогущие. Вылечи мой насморк. И чтобы голова не болела, и горло.
– Мы не умеем лечить.
– Почему это?
– Нам не надо. Мы не болеем. Мы хозяева своих тел, и можем менять их так, как захотим. В разумных пределах, конечно. Только старые умеют лечить – те, кто поселился в тела ещё не умея ими правильно управлять.
– Кто это старые?
– Ну, Мокка, Голем, Морок...
– ... дядюшка Хо.
– Нет, дядюшка Хо не старый. Мог бы и сам догадаться.
– Как, интересно?
– Развитая телефонная сеть возникла не так уж давно.
– А. Да. Я сейчас совсем плохо соображаю. Голова болит.
– Так тебе и надо!
– Не обижайся. Так вышло.
Веда вздохнула:
– Я знаю, что неправильно ревновать. Тем более на празднике. Я просто слишком маленькая еще. Говорят, что после ста лет уже не ревнуют. В этом отношении тебе не повезло – ты не доживёшь до ста, и я буду ревновать всю твою жизнь.
– Это у тебя шутки такие?
– Да нет, всё так и есть. Чем дольше мы живём, тем меньше в нас человеческого. Всё поведение меняется. Мы можем строить взаимоотношения друг с другом не на основе инстинктов, а так, как захотим сами. Без ревности, зависти, стремления сделать карьеру, стремления быть выше других... Но для этого каждому из нас нужно время.
– Не болеть вы быстрее учитесь.
– Надо же, какой ехидный!
– Ехидный, – согласился я. – И тоже буду ревновать. Мне тоже сто лет еще не исполнилось. Сама ушла куда-то с Алларихом, а на меня обижается!
Веда покраснела, затем вскочила с кресла и выбежала из комнаты и из квартиры.
* * *
– Алло!
– Ты что-то хотел у меня спросить?
– Дядюшка Хо, вы знаете который час?
– Разумеется, – невозмутимо парировал телефонный дух. В трубке щелкнуло, и записанный на плёнку голос любезно сообщил точное время, предполагающее глубокую ночь.
– Вы что, никогда не спите?
– Когда я не говорю, меня как бы и нет. Приходится говорить круглосуточно. А ночью с этим особые проблемы.
– Можно позвонить кому-нибудь из другого полушария.
– Можно, конечно... Это сопряжено с определенным риском. Я боюсь лишиться целостности.
– Ладно, бог с вами. Я действительно хотел спросить. Вам известно, почему Кати не было на празднике?
– Кати?
– Ну, той, что живет сейчас в её теле.
– Я ее плохо знаю. Мы пока мало общались. К тому же, она еще совсем юная, ей необходимо время, чтобы освоится в этом мире. Ты лучше у Туссэна спроси.
– Спасибо. Хотя я рассчитывал узнать больше.
– Что поделаешь. Ринама конта стела бу.
– Опять непонятно говорите. Ликси или тамрик?
– Ликси.
– Мне так до сих пор и не рассказали, чем тамрик от него отличается.
– Ну... Как и на ликси на нем нельзя сказать неправду. Но слова в нем совсем другие. И вообще все другое. С ликси даже перевести ничего нельзя на тамрик и наоборот. Так же как с ликси и тамрика нельзя перевести на обычный язык...
– Зачем же нужны два языка с одинаковыми свойствами...
– А зачем нужны тысячи человеческих языков? Кстати, у нас не два языка а гораздо больше. И в этом всё-таки есть смысл. Есть такие утверждения, которые нельзя сказать на ликси, но можно на тамрике, и наоборот. А есть такие, причём вполне правдивые, которые нельзя сказать ни на одном из языков истины.
– Как у вас все сложно.
– На самом деле еще сложнее. Мы, кроме языков истины иногда пользуемся языками лжи. Лонгеварном, например. Любая фраза сказанная на этом языке – ложна.
– А это ещё зачем?
– Видишь ли, разработка языков это один из способов познания мира. Я занимаюсь этим с самого рождения. И оказывается, исследуя искусственные языки, можно узнать невообразимо много о природе вещей, так много, что дух захватывает.
– Может быть, ты так думаешь потому, что язык единственный метод исследования, который есть в твоем распоряжении.
– Даже если так, – голос дядюшки Хо стал сухим, – это не повод говорить мне такие вещи в лицо. Да, я ограничен в своих возможностях, но, тем не менее, живу полноценной жизнью. Боюсь что ты на моем месте был бы жалким идиотом. Ты и своё тело используешь лишь отчасти, не давая реализоваться сотням возможностей.
– Извини. Я не хотел тебя обидеть.
– Кроме того, – мгновенно смягчился мой собеседник, – когда ты рассказываешь сказку, ты и не пытаешься убедить кого бы то ни было в своей правдивости. А языки лжи дают много новых возможностей для повествования, а для поэзии это просто находка. Наши языки – и языки истины, и языки лжи – это объединение того, что вы называете наукой, с тем, что вы называете искусством.
Разговор с дядюшкой Хо подействовал на меня благотворно. После долгих дней болезни, я чувствовал, что выздоравливаю. Несмотря на глубокую ночь, спать не хотелось. Как всегда перед выздоровлением, моё тело медленно наполнялось силами. Окружающий мир казался романтичным и немного сказочным. Я лежал в своей кровати под белой простынёй и бездумно смотрел на тёмный прямоугольник окна, за которым, оранжевый в электрическом свете падал ранний первый снег.
* * *
Мы шли по ночному городу. Зима ещё не началась, но осень определённо закончилась. Кисейные лоскутки позёмки до блеска натирали булыжники мостовой. Туссэн бодро шагал по пустынной улице и разглагольствовал:
– В мире гораздо больше чудес, чем можно было бы предположить. Вот например, видишь этот камень, – Туссэн жёстко наступил носком своего ботинка на один из многочисленных камней мостовой. – Этот камень – сердце города. Если его вытащить город погибнет.
Некоторое время мы продолжали путь в тишине.
– И ты так просто показываешь мне этот камень?
– Оглянись.
Я обернулся. Ровные ряды брусчатки скользкой чешуей покрывали изогнутое тело улицы. Найти среди них только что показанное чудо не представлялось возможным.
– Кроме того, – продолжил мой собеседник, – его не так просто оттуда извлечь. Как ты думаешь, почему эта улица до сих пор в булыжнике, в то время как все ближайшие под асфальтом?
Разговор вновь прервался. Размеренные шаги не позволяли торопить события.
– В мире, как оказалось, много не только чудес, но и чудовищ, – я не хотел грубить, но не смог сдержаться. – В вас многое пугает.
Туссэн согласно кивнул. Не желая останавливаться, я продолжал:
– Вы скрываетесь ото всех, ведёте двойную жизнь. Едите сырое мясо. Наконец, вы попросту паразитируете на людях!
– А тебе не приходило в голову, что всё обстоит противоположным образом. Видишь ли, ты, как и большинство людей склонен рассматривать человека в первую очередь в физическом плане. Жизнь людей, по-вашему, это в первую очередь жизнь тел. Кто с кем целуется, кто где живёт, кого посадили в тюрьму. Мы же, по самой своей природе, склонны рассматривать жизнь как жизнь идей. И в этом отношении люди паразитируют на нас. Вся человеческая культура живёт за счёт культуры нашей. Всё новое, что возникает в искусстве или науке возникает в нашей среде. Если бы нас не существовало, искусство вечно вращалось бы в кругу уже придуманных образов, идей, сюжетов. Мы же постоянно создаём что-то другое, что-то чего не было ранее. И только поэтому культура до сих пор не исчерпала себя.
– Ну и самомнение у всех вас!
– Это не самомнение, мой мальчик. Я живу давно, и многое помню. Первые наскальные рисунки созданы нами. Триновант, Афины, Теночтитлан, Фивы, десятки других крупных городов стоят на месте наших поселений. Когда мы становимся герметичными и тщательно прячемся от людей, развитие культуры останавливается. Единственное, что умеют создавать люди – это каноны, закрепляя, таким образом, то, что придумали мы. Видимо, чтобы не позабыть. Вот тебе, в качестве доказательства, пророчество. Мы стали готовить блюда из сырого мяса совсем недавно. Для вас это дикость. Но пройдёт не так уж много времени, и вы последуете за нами: есть сырое мясо станет общепринятым.
– Ну уж.
– Увидишь...
Мы подошли к старому зданию со стенами, покрытыми барельефами. Чья-то усадьба двухсотлетнего возраста. Перед домом небольшой парк. Над воротами герб и девиз:
"В Хаосе было всё! Но даже Бог не отыскал там покоя". Туссэн остановился и кивнул: "Заходи".
Я прошёл мимо сорванной с петель решётки. Тоненькая ледяная корочка, затянувшая мокрую ранку земли, хрустнула под моим ботинком. Бронзовые грифоны ёжились от холода.
– Вот оно, – Туссэн положил руку на уродливую ветку высохшего дерева.
– Что это?
– Это моё прошлое. Кажется, дерево высохло недавно, а оно стоит в таком виде уже более пятисот лет. Задолго до того, как здесь построили все эти дома.
– Почему же его не срубили?
– Я не дал. Хотя пытались несколько раз. Вот эти рубцы появились, когда возводили усадьбу. Тогда пришлось создать родовую легенду. А вот эти сделали в тот момент, когда в легенды перестали верить.
– С ним связаны твои воспоминания?
– И воспоминания тоже. Но хватит об этом. Говори, зачем пришел. Я думаю это хорошее место, чтобы выслушать просьбу. Я набрал в легкие воздуха:
– Я хочу увидеть Кати. То есть не Кати, конечно, а ту, которая сейчас в её теле.
– Зачем тебе? Тело, это только тело. Кати умерла.
– Не знаю зачем. Хочу. Не могу без этого.
– Как можно отказать в такой просьбе! Необоснованное желание священно!
Мне почудилась ирония в его голосе, но в следующий момент я понял, что Туссэн абсолютно серьезен.
– Кроме того, – продолжил мой собеседник, – я, как ни странно, понимаю тебя. Бороться за существование куска трухлявой древесины не менее глупо. Но, боюсь, ты будешь разочарован.
– Почему?
– Ты не обретёшь покоя.
– Я знаю.
– Ничего ты не знаешь... Ладно, я скажу, где искать. Но не мчись туда сразу, дождись утра. А увидев её – возвращайся. Мне есть, что тебе сказать.
Продолжение следует. Осталось всего три главы