воскресенье, 14 марта 2010
Фраза одного из студентов после окончания моего курса фотографии:
"Теперь мир никогда не будет прежним..."
"Теперь мир никогда не будет прежним..."
пятница, 12 марта 2010
Ранее: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
Ранний снег покрывал сырую землю тонким слоем. На нежной белой пелене четко отпечатывались черные следы, превращая зимний пейзаж в неумелую декорацию. Так же неестественно выглядела покосившаяся табличка, запрещавшая купание в покрытом тонкой пленкой льда пруду. Перевернутые кверху брюхом лодки на берегу всем своим видом давали понять, что лето безвозвратно закончилось, и потому они ни за что не полезут в холодную воду.
Я прошел по мосткам лодочной станции и остановился в ожидании. Назначено здесь.
Всю ночь я не спал. Напряжение перед встречей с Кати обернулось страхом неизвестности, этот страх к утру успел покрыться коркой равнодушия, такого же фальшивого, как всё вокруг. В парк я пришел твердой походкой и со спокойным взором.
Бутафорские часы на моей руке остановились. Ветра не было. Рассветная тишина заполнила мир.
С негромким всплеском, ломая застывшую поверхность и рассыпая её блестящими осколками, из глубины пруда стремительно выпорхнуло длинное гибкое тело и одним движением уселось на доски причала. Я вгляделся пристальнее в непостижимое существо, блестящее мокрой плёнкой ледяной воды. Его можно было счесть кем угодно, но не человеком. Неправдоподобно светлая кожа, местами замещаемая чешуей обтягивала тело лишь отдалённо похожее на девичье. Необычно короткая шея незаметно переходила в голову. Овальное лицо идеально правильной формы несло на себе громадные раскосые глаза, маленький рот и два отверстия вместо носа. Лопатки, превращённые в жаберные крышки, приподнимались и опускались в такт дыханию. Существо должно было казаться уродливым, но я, почему-то, видел его восхитительным. Но совершенно не похожим на Кати. Я слыхал, что мои новые приятели свободно меняют свои тела, но не подозревал, что до такой степени. Монстры уничтожили не только душу, но и тело моей возлюбленной!
Я молчал, не зная что сказать. Пустота наполняла меня. Так пустеет город, перед приближением цунами. Большие глаза внимательно смотрели на меня. Я неловко пожал плечами. Существо отвернулось, и в этом движении, в повороте головы, в смещении плеч я вдруг узнал движения Кати, её существо пробившееся сквозь толщу чужого. Мутная волна затопила меня, круша переборки хрупких строений моей личности. Стихия требовала выхода и не находила его. Ничего не видя более, я бросился бежать. Прочь из парка, к старой усадьбе с засохшим деревом, к человеку, на которого я мог выплеснуть бурю гнева, клокочущего внутри.
– Вы монстры! Вы безбожно захватываете человеческие тела, убиваете их и прикрываетесь словами о высоком искусстве!
– У нас нет выбора... – сейчас Туссэн больше всего был похож на юного студента перед грозным экзаменатором.
– Выбор всегда есть!
– Вы ведь тоже едите животных.
– Как можно сравнивать! Люди не животные. И потом, среди нас есть вегетарианцы.
– Среди нас тоже, в некотором смысле.
– Как это?
– Некоторые из этических соображений не хотят селиться в людских телах.
– Где же они живут?
– В животных, в деревьях, – голос Туссэна стал совсем грустным. – Да мало ли где. Да ты и сам их знаешь. Дядюшка Хо, кошка из квартиры Морока...
– У кошки человеческая душа? Надо же... Так ведь это же выход! Почему же вы по-прежнему убиваете людей.
– Это дурной выход. Все-таки наши души гораздо ближе к человеческим. Находясь в теле животного мы не можем реализовать большую часть своих возможностей. Я даже не говорю о трансформации тел. Более простые вещи: говорить, думать по-человечески... А ведь желания остаются людскими.
– Ну, хорошо. А в телефонной сети. Там, на мой взгляд, возможности не сужаются, а расширяются.
– Дядюшка Хо это вообще особый случай. Других таких как он быть не может.
– Почему?
– Если в сеть поселить еще кого-нибудь, то голос все равно останется один. Просто нельзя будет отделить одного от другого, потому, что каждый не имеет собственных отличительных признаков. Это все равно, что поселить две души в одно тело. Очень скоро даже сам субъект не сможет понять, где чья душа.
– Есть другие сети!
– Не так много, и со временем их становится всё меньше. Еще есть радио эфир, и кто-то пробовал поселиться там. До сих пор мы не знаем успешно или нет.
– Тем не менее, – упрямо продолжал я, – лучше жить неполноценной жизнью, чем убивать людей.
– Всё равно приходится убивать. Не людей так животных.
– Животные, это совсем другое!
– И чем же они хуже?
– Они не умеют думать.
– Какое отношение это имеет к праву жить? Животные умеют чувствовать и страдать. Страх они испытывают не а меньшей степени, чем человек. Даже в большей. Умирать им страшнее.
Вот в этом разница между нами. Вы едите зверей, и чтобы оправдать это придумываете теории объясняющие, почему вы лучше их. Мы вынуждены отнимать людские тела, но ощущение вины вечно живёт с нами. Вся наша культура пронизана чувством вины. Ты был не прав, мы не прикрываемся искусством. Просто каждый из нас старается сделать как можно больше в этом мире, по возможности гораздо больше, чем сделал бы погибший человек, потому, что считает себя не в праве в противном случае владеть захваченным телом. Мы должны жить интенсивно, потому что знаем цену этой жизни. Мы научились менять тела и продлевать жизнь до невообразимых пределов, потому, что мы знаем, насколько бесценно тело каждого из нас. Мы пытаемся одушевить неодушевлённое. Войны или убийства из-за денег для нас немыслимы. Поэтому мы придумали другие нормы общения, не построенные на доминировании и иерархии. Всё это безумно сложно, поскольку исходный материал у нас тот же, что и у вас. Но, как я уже говорил, у нас нет выбора. Мы делаем всё, что можем.
Туссэн замолчал. Под его постаревшим взглядом я почувствовал смену ролей: теперь я был похож на студента, не знающего ответа на заданный вопрос. Чтобы что-то сказать я отзеркалил последнюю фразу собеседника:
– Значит, не так много вы можете.
Некоторое время я не поднимал глаз. А когда поднял, взгляд мой наткнулся на обычно любопытную и ехидную улыбку.
– Пойдём, – сказал он мне. – Я дам тебе возможность изменить мир.
Мы шли недолго. Свернули несколько раз из одного переулка в другой, тяжёлым ядром прокатились по тёмному туннелю ведущему в старый двор и остановились. Среди полуржавых детских лестниц и покосившихся нелепых грибков накрывающих песочницы, мальчишки играли в войну выпуская друг в друга невидимые и неощутимые снаряды из оружия гораздо более похожего на настоящее, чем во времена моего детства. На скамейке, сжавшись от холода, сидел молодой человек с сердитым лицом и нервно курил. Туссэн ткнул в него пальцем и посмотрел на меня:
– Этот. Это тело следующее. Ты, так уверенный в том, как всё делать правильно, можешь его спасти. Выбор за тобой. Если захочешь, мы не станем убивать его, и тогда погибнет один из нас. Как решишь, так и будет.
Продолжение следует.
Искусство разочарований
Ранний снег покрывал сырую землю тонким слоем. На нежной белой пелене четко отпечатывались черные следы, превращая зимний пейзаж в неумелую декорацию. Так же неестественно выглядела покосившаяся табличка, запрещавшая купание в покрытом тонкой пленкой льда пруду. Перевернутые кверху брюхом лодки на берегу всем своим видом давали понять, что лето безвозвратно закончилось, и потому они ни за что не полезут в холодную воду.
Я прошел по мосткам лодочной станции и остановился в ожидании. Назначено здесь.
Всю ночь я не спал. Напряжение перед встречей с Кати обернулось страхом неизвестности, этот страх к утру успел покрыться коркой равнодушия, такого же фальшивого, как всё вокруг. В парк я пришел твердой походкой и со спокойным взором.
Бутафорские часы на моей руке остановились. Ветра не было. Рассветная тишина заполнила мир.
С негромким всплеском, ломая застывшую поверхность и рассыпая её блестящими осколками, из глубины пруда стремительно выпорхнуло длинное гибкое тело и одним движением уселось на доски причала. Я вгляделся пристальнее в непостижимое существо, блестящее мокрой плёнкой ледяной воды. Его можно было счесть кем угодно, но не человеком. Неправдоподобно светлая кожа, местами замещаемая чешуей обтягивала тело лишь отдалённо похожее на девичье. Необычно короткая шея незаметно переходила в голову. Овальное лицо идеально правильной формы несло на себе громадные раскосые глаза, маленький рот и два отверстия вместо носа. Лопатки, превращённые в жаберные крышки, приподнимались и опускались в такт дыханию. Существо должно было казаться уродливым, но я, почему-то, видел его восхитительным. Но совершенно не похожим на Кати. Я слыхал, что мои новые приятели свободно меняют свои тела, но не подозревал, что до такой степени. Монстры уничтожили не только душу, но и тело моей возлюбленной!
Я молчал, не зная что сказать. Пустота наполняла меня. Так пустеет город, перед приближением цунами. Большие глаза внимательно смотрели на меня. Я неловко пожал плечами. Существо отвернулось, и в этом движении, в повороте головы, в смещении плеч я вдруг узнал движения Кати, её существо пробившееся сквозь толщу чужого. Мутная волна затопила меня, круша переборки хрупких строений моей личности. Стихия требовала выхода и не находила его. Ничего не видя более, я бросился бежать. Прочь из парка, к старой усадьбе с засохшим деревом, к человеку, на которого я мог выплеснуть бурю гнева, клокочущего внутри.
* * *
– Вы монстры! Вы безбожно захватываете человеческие тела, убиваете их и прикрываетесь словами о высоком искусстве!
– У нас нет выбора... – сейчас Туссэн больше всего был похож на юного студента перед грозным экзаменатором.
– Выбор всегда есть!
– Вы ведь тоже едите животных.
– Как можно сравнивать! Люди не животные. И потом, среди нас есть вегетарианцы.
– Среди нас тоже, в некотором смысле.
– Как это?
– Некоторые из этических соображений не хотят селиться в людских телах.
– Где же они живут?
– В животных, в деревьях, – голос Туссэна стал совсем грустным. – Да мало ли где. Да ты и сам их знаешь. Дядюшка Хо, кошка из квартиры Морока...
– У кошки человеческая душа? Надо же... Так ведь это же выход! Почему же вы по-прежнему убиваете людей.
– Это дурной выход. Все-таки наши души гораздо ближе к человеческим. Находясь в теле животного мы не можем реализовать большую часть своих возможностей. Я даже не говорю о трансформации тел. Более простые вещи: говорить, думать по-человечески... А ведь желания остаются людскими.
– Ну, хорошо. А в телефонной сети. Там, на мой взгляд, возможности не сужаются, а расширяются.
– Дядюшка Хо это вообще особый случай. Других таких как он быть не может.
– Почему?
– Если в сеть поселить еще кого-нибудь, то голос все равно останется один. Просто нельзя будет отделить одного от другого, потому, что каждый не имеет собственных отличительных признаков. Это все равно, что поселить две души в одно тело. Очень скоро даже сам субъект не сможет понять, где чья душа.
– Есть другие сети!
– Не так много, и со временем их становится всё меньше. Еще есть радио эфир, и кто-то пробовал поселиться там. До сих пор мы не знаем успешно или нет.
– Тем не менее, – упрямо продолжал я, – лучше жить неполноценной жизнью, чем убивать людей.
– Всё равно приходится убивать. Не людей так животных.
– Животные, это совсем другое!
– И чем же они хуже?
– Они не умеют думать.
– Какое отношение это имеет к праву жить? Животные умеют чувствовать и страдать. Страх они испытывают не а меньшей степени, чем человек. Даже в большей. Умирать им страшнее.
Вот в этом разница между нами. Вы едите зверей, и чтобы оправдать это придумываете теории объясняющие, почему вы лучше их. Мы вынуждены отнимать людские тела, но ощущение вины вечно живёт с нами. Вся наша культура пронизана чувством вины. Ты был не прав, мы не прикрываемся искусством. Просто каждый из нас старается сделать как можно больше в этом мире, по возможности гораздо больше, чем сделал бы погибший человек, потому, что считает себя не в праве в противном случае владеть захваченным телом. Мы должны жить интенсивно, потому что знаем цену этой жизни. Мы научились менять тела и продлевать жизнь до невообразимых пределов, потому, что мы знаем, насколько бесценно тело каждого из нас. Мы пытаемся одушевить неодушевлённое. Войны или убийства из-за денег для нас немыслимы. Поэтому мы придумали другие нормы общения, не построенные на доминировании и иерархии. Всё это безумно сложно, поскольку исходный материал у нас тот же, что и у вас. Но, как я уже говорил, у нас нет выбора. Мы делаем всё, что можем.
Туссэн замолчал. Под его постаревшим взглядом я почувствовал смену ролей: теперь я был похож на студента, не знающего ответа на заданный вопрос. Чтобы что-то сказать я отзеркалил последнюю фразу собеседника:
– Значит, не так много вы можете.
Некоторое время я не поднимал глаз. А когда поднял, взгляд мой наткнулся на обычно любопытную и ехидную улыбку.
– Пойдём, – сказал он мне. – Я дам тебе возможность изменить мир.
Мы шли недолго. Свернули несколько раз из одного переулка в другой, тяжёлым ядром прокатились по тёмному туннелю ведущему в старый двор и остановились. Среди полуржавых детских лестниц и покосившихся нелепых грибков накрывающих песочницы, мальчишки играли в войну выпуская друг в друга невидимые и неощутимые снаряды из оружия гораздо более похожего на настоящее, чем во времена моего детства. На скамейке, сжавшись от холода, сидел молодой человек с сердитым лицом и нервно курил. Туссэн ткнул в него пальцем и посмотрел на меня:
– Этот. Это тело следующее. Ты, так уверенный в том, как всё делать правильно, можешь его спасти. Выбор за тобой. Если захочешь, мы не станем убивать его, и тогда погибнет один из нас. Как решишь, так и будет.
Продолжение следует.
четверг, 11 марта 2010
среда, 10 марта 2010
В Дарвиновском музее открывается выставка про африканских животных 
Экспонаты самые разные - от чучел животных до африканских ритуальных предметов. И фотографий
На этой выставке будет пара-тройка моих фотографий из Африки. А также фотографии Сергея Краснощекова, с которым я познакомился на нашем африканском фотосафари. Приятно вот так вот заочно встретиться
Экспонаты самые разные - от чучел животных до африканских ритуальных предметов. И фотографий
На этой выставке будет пара-тройка моих фотографий из Африки. А также фотографии Сергея Краснощекова, с которым я познакомился на нашем африканском фотосафари. Приятно вот так вот заочно встретиться
вторник, 09 марта 2010
Ранее: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
– Алло! Дядюшка Хо?
– Здравствуй! – голос мальчика лет пяти.
– Это я...
– А я тебя узнал! Я вообще кого хочешь узнаю по голосу!
Поведение тоже как у ребенка. И как с таким серьёзно разговаривать?
– Я хотел спросить. На празднике у Туссэна были все из ваших?
– Меня не было. Они там веселились, а я тут один был, – ребёнок явно обиделся.
– А кроме тебя?
– Кого-то не было, но они сами не пошли, а меня даже не позвали.
– Но как же ты мог прийти? У тебя же тела нет.
– Ты злой! Зачем мне говоришь такое? Не буду с тобой разговаривать! – малыш бросил трубку.
Я скомкал промокший насквозь носовой платок и отшвырнул его в угол комнаты. Сон на булыжной мостовой во второй половине осени обернулся насморком, больным горлом, тяжелой головой. Я посидел некоторое время, держа трубку в руке и вяло раздумывая, продолжать ли допытываться у телефонного духа куда подевалась Кати, или завалиться спать до полного выздоровления. Голова раскалывалась и наотрез отказывалась думать. Я опустил трубку на рычаг, тяжело побрёл к дивану и, отвернувшись лицом в тёмный угол, заснул.
Когда я проснулся, за окном было уже темно. На кресле в противоположном углу комнаты сидела Веда с сердитыми глазами.
– Ревнуешь?
Веда кивнула. Мы помолчали некоторое время. Больная голова не давала соображать.
– Послушай, – сказал я. – Вот вы все такие всемогущие. Вылечи мой насморк. И чтобы голова не болела, и горло.
– Мы не умеем лечить.
– Почему это?
– Нам не надо. Мы не болеем. Мы хозяева своих тел, и можем менять их так, как захотим. В разумных пределах, конечно. Только старые умеют лечить – те, кто поселился в тела ещё не умея ими правильно управлять.
– Кто это старые?
– Ну, Мокка, Голем, Морок...
– ... дядюшка Хо.
– Нет, дядюшка Хо не старый. Мог бы и сам догадаться.
– Как, интересно?
– Развитая телефонная сеть возникла не так уж давно.
– А. Да. Я сейчас совсем плохо соображаю. Голова болит.
– Так тебе и надо!
– Не обижайся. Так вышло.
Веда вздохнула:
– Я знаю, что неправильно ревновать. Тем более на празднике. Я просто слишком маленькая еще. Говорят, что после ста лет уже не ревнуют. В этом отношении тебе не повезло – ты не доживёшь до ста, и я буду ревновать всю твою жизнь.
– Это у тебя шутки такие?
– Да нет, всё так и есть. Чем дольше мы живём, тем меньше в нас человеческого. Всё поведение меняется. Мы можем строить взаимоотношения друг с другом не на основе инстинктов, а так, как захотим сами. Без ревности, зависти, стремления сделать карьеру, стремления быть выше других... Но для этого каждому из нас нужно время.
– Не болеть вы быстрее учитесь.
– Надо же, какой ехидный!
– Ехидный, – согласился я. – И тоже буду ревновать. Мне тоже сто лет еще не исполнилось. Сама ушла куда-то с Алларихом, а на меня обижается!
Веда покраснела, затем вскочила с кресла и выбежала из комнаты и из квартиры.
– Алло!
– Ты что-то хотел у меня спросить?
– Дядюшка Хо, вы знаете который час?
– Разумеется, – невозмутимо парировал телефонный дух. В трубке щелкнуло, и записанный на плёнку голос любезно сообщил точное время, предполагающее глубокую ночь.
– Вы что, никогда не спите?
– Когда я не говорю, меня как бы и нет. Приходится говорить круглосуточно. А ночью с этим особые проблемы.
– Можно позвонить кому-нибудь из другого полушария.
– Можно, конечно... Это сопряжено с определенным риском. Я боюсь лишиться целостности.
– Ладно, бог с вами. Я действительно хотел спросить. Вам известно, почему Кати не было на празднике?
– Кати?
– Ну, той, что живет сейчас в её теле.
– Я ее плохо знаю. Мы пока мало общались. К тому же, она еще совсем юная, ей необходимо время, чтобы освоится в этом мире. Ты лучше у Туссэна спроси.
– Спасибо. Хотя я рассчитывал узнать больше.
– Что поделаешь. Ринама конта стела бу.
– Опять непонятно говорите. Ликси или тамрик?
– Ликси.
– Мне так до сих пор и не рассказали, чем тамрик от него отличается.
– Ну... Как и на ликси на нем нельзя сказать неправду. Но слова в нем совсем другие. И вообще все другое. С ликси даже перевести ничего нельзя на тамрик и наоборот. Так же как с ликси и тамрика нельзя перевести на обычный язык...
– Зачем же нужны два языка с одинаковыми свойствами...
– А зачем нужны тысячи человеческих языков? Кстати, у нас не два языка а гораздо больше. И в этом всё-таки есть смысл. Есть такие утверждения, которые нельзя сказать на ликси, но можно на тамрике, и наоборот. А есть такие, причём вполне правдивые, которые нельзя сказать ни на одном из языков истины.
– Как у вас все сложно.
– На самом деле еще сложнее. Мы, кроме языков истины иногда пользуемся языками лжи. Лонгеварном, например. Любая фраза сказанная на этом языке – ложна.
– А это ещё зачем?
– Видишь ли, разработка языков это один из способов познания мира. Я занимаюсь этим с самого рождения. И оказывается, исследуя искусственные языки, можно узнать невообразимо много о природе вещей, так много, что дух захватывает.
– Может быть, ты так думаешь потому, что язык единственный метод исследования, который есть в твоем распоряжении.
– Даже если так, – голос дядюшки Хо стал сухим, – это не повод говорить мне такие вещи в лицо. Да, я ограничен в своих возможностях, но, тем не менее, живу полноценной жизнью. Боюсь что ты на моем месте был бы жалким идиотом. Ты и своё тело используешь лишь отчасти, не давая реализоваться сотням возможностей.
– Извини. Я не хотел тебя обидеть.
– Кроме того, – мгновенно смягчился мой собеседник, – когда ты рассказываешь сказку, ты и не пытаешься убедить кого бы то ни было в своей правдивости. А языки лжи дают много новых возможностей для повествования, а для поэзии это просто находка. Наши языки – и языки истины, и языки лжи – это объединение того, что вы называете наукой, с тем, что вы называете искусством.
Разговор с дядюшкой Хо подействовал на меня благотворно. После долгих дней болезни, я чувствовал, что выздоравливаю. Несмотря на глубокую ночь, спать не хотелось. Как всегда перед выздоровлением, моё тело медленно наполнялось силами. Окружающий мир казался романтичным и немного сказочным. Я лежал в своей кровати под белой простынёй и бездумно смотрел на тёмный прямоугольник окна, за которым, оранжевый в электрическом свете падал ранний первый снег.
Мы шли по ночному городу. Зима ещё не началась, но осень определённо закончилась. Кисейные лоскутки позёмки до блеска натирали булыжники мостовой. Туссэн бодро шагал по пустынной улице и разглагольствовал:
– В мире гораздо больше чудес, чем можно было бы предположить. Вот например, видишь этот камень, – Туссэн жёстко наступил носком своего ботинка на один из многочисленных камней мостовой. – Этот камень – сердце города. Если его вытащить город погибнет.
Некоторое время мы продолжали путь в тишине.
– И ты так просто показываешь мне этот камень?
– Оглянись.
Я обернулся. Ровные ряды брусчатки скользкой чешуей покрывали изогнутое тело улицы. Найти среди них только что показанное чудо не представлялось возможным.
– Кроме того, – продолжил мой собеседник, – его не так просто оттуда извлечь. Как ты думаешь, почему эта улица до сих пор в булыжнике, в то время как все ближайшие под асфальтом?
Разговор вновь прервался. Размеренные шаги не позволяли торопить события.
– В мире, как оказалось, много не только чудес, но и чудовищ, – я не хотел грубить, но не смог сдержаться. – В вас многое пугает.
Туссэн согласно кивнул. Не желая останавливаться, я продолжал:
– Вы скрываетесь ото всех, ведёте двойную жизнь. Едите сырое мясо. Наконец, вы попросту паразитируете на людях!
– А тебе не приходило в голову, что всё обстоит противоположным образом. Видишь ли, ты, как и большинство людей склонен рассматривать человека в первую очередь в физическом плане. Жизнь людей, по-вашему, это в первую очередь жизнь тел. Кто с кем целуется, кто где живёт, кого посадили в тюрьму. Мы же, по самой своей природе, склонны рассматривать жизнь как жизнь идей. И в этом отношении люди паразитируют на нас. Вся человеческая культура живёт за счёт культуры нашей. Всё новое, что возникает в искусстве или науке возникает в нашей среде. Если бы нас не существовало, искусство вечно вращалось бы в кругу уже придуманных образов, идей, сюжетов. Мы же постоянно создаём что-то другое, что-то чего не было ранее. И только поэтому культура до сих пор не исчерпала себя.
– Ну и самомнение у всех вас!
– Это не самомнение, мой мальчик. Я живу давно, и многое помню. Первые наскальные рисунки созданы нами. Триновант, Афины, Теночтитлан, Фивы, десятки других крупных городов стоят на месте наших поселений. Когда мы становимся герметичными и тщательно прячемся от людей, развитие культуры останавливается. Единственное, что умеют создавать люди – это каноны, закрепляя, таким образом, то, что придумали мы. Видимо, чтобы не позабыть. Вот тебе, в качестве доказательства, пророчество. Мы стали готовить блюда из сырого мяса совсем недавно. Для вас это дикость. Но пройдёт не так уж много времени, и вы последуете за нами: есть сырое мясо станет общепринятым.
– Ну уж.
– Увидишь...
Мы подошли к старому зданию со стенами, покрытыми барельефами. Чья-то усадьба двухсотлетнего возраста. Перед домом небольшой парк. Над воротами герб и девиз:
"В Хаосе было всё! Но даже Бог не отыскал там покоя". Туссэн остановился и кивнул: "Заходи".
Я прошёл мимо сорванной с петель решётки. Тоненькая ледяная корочка, затянувшая мокрую ранку земли, хрустнула под моим ботинком. Бронзовые грифоны ёжились от холода.
– Вот оно, – Туссэн положил руку на уродливую ветку высохшего дерева.
– Что это?
– Это моё прошлое. Кажется, дерево высохло недавно, а оно стоит в таком виде уже более пятисот лет. Задолго до того, как здесь построили все эти дома.
– Почему же его не срубили?
– Я не дал. Хотя пытались несколько раз. Вот эти рубцы появились, когда возводили усадьбу. Тогда пришлось создать родовую легенду. А вот эти сделали в тот момент, когда в легенды перестали верить.
– С ним связаны твои воспоминания?
– И воспоминания тоже. Но хватит об этом. Говори, зачем пришел. Я думаю это хорошее место, чтобы выслушать просьбу. Я набрал в легкие воздуха:
– Я хочу увидеть Кати. То есть не Кати, конечно, а ту, которая сейчас в её теле.
– Зачем тебе? Тело, это только тело. Кати умерла.
– Не знаю зачем. Хочу. Не могу без этого.
– Как можно отказать в такой просьбе! Необоснованное желание священно!
Мне почудилась ирония в его голосе, но в следующий момент я понял, что Туссэн абсолютно серьезен.
– Кроме того, – продолжил мой собеседник, – я, как ни странно, понимаю тебя. Бороться за существование куска трухлявой древесины не менее глупо. Но, боюсь, ты будешь разочарован.
– Почему?
– Ты не обретёшь покоя.
– Я знаю.
– Ничего ты не знаешь... Ладно, я скажу, где искать. Но не мчись туда сразу, дождись утра. А увидев её – возвращайся. Мне есть, что тебе сказать.
Продолжение следует. Осталось всего три главы
Ночные разговоры
– Алло! Дядюшка Хо?
– Здравствуй! – голос мальчика лет пяти.
– Это я...
– А я тебя узнал! Я вообще кого хочешь узнаю по голосу!
Поведение тоже как у ребенка. И как с таким серьёзно разговаривать?
– Я хотел спросить. На празднике у Туссэна были все из ваших?
– Меня не было. Они там веселились, а я тут один был, – ребёнок явно обиделся.
– А кроме тебя?
– Кого-то не было, но они сами не пошли, а меня даже не позвали.
– Но как же ты мог прийти? У тебя же тела нет.
– Ты злой! Зачем мне говоришь такое? Не буду с тобой разговаривать! – малыш бросил трубку.
Я скомкал промокший насквозь носовой платок и отшвырнул его в угол комнаты. Сон на булыжной мостовой во второй половине осени обернулся насморком, больным горлом, тяжелой головой. Я посидел некоторое время, держа трубку в руке и вяло раздумывая, продолжать ли допытываться у телефонного духа куда подевалась Кати, или завалиться спать до полного выздоровления. Голова раскалывалась и наотрез отказывалась думать. Я опустил трубку на рычаг, тяжело побрёл к дивану и, отвернувшись лицом в тёмный угол, заснул.
Когда я проснулся, за окном было уже темно. На кресле в противоположном углу комнаты сидела Веда с сердитыми глазами.
– Ревнуешь?
Веда кивнула. Мы помолчали некоторое время. Больная голова не давала соображать.
– Послушай, – сказал я. – Вот вы все такие всемогущие. Вылечи мой насморк. И чтобы голова не болела, и горло.
– Мы не умеем лечить.
– Почему это?
– Нам не надо. Мы не болеем. Мы хозяева своих тел, и можем менять их так, как захотим. В разумных пределах, конечно. Только старые умеют лечить – те, кто поселился в тела ещё не умея ими правильно управлять.
– Кто это старые?
– Ну, Мокка, Голем, Морок...
– ... дядюшка Хо.
– Нет, дядюшка Хо не старый. Мог бы и сам догадаться.
– Как, интересно?
– Развитая телефонная сеть возникла не так уж давно.
– А. Да. Я сейчас совсем плохо соображаю. Голова болит.
– Так тебе и надо!
– Не обижайся. Так вышло.
Веда вздохнула:
– Я знаю, что неправильно ревновать. Тем более на празднике. Я просто слишком маленькая еще. Говорят, что после ста лет уже не ревнуют. В этом отношении тебе не повезло – ты не доживёшь до ста, и я буду ревновать всю твою жизнь.
– Это у тебя шутки такие?
– Да нет, всё так и есть. Чем дольше мы живём, тем меньше в нас человеческого. Всё поведение меняется. Мы можем строить взаимоотношения друг с другом не на основе инстинктов, а так, как захотим сами. Без ревности, зависти, стремления сделать карьеру, стремления быть выше других... Но для этого каждому из нас нужно время.
– Не болеть вы быстрее учитесь.
– Надо же, какой ехидный!
– Ехидный, – согласился я. – И тоже буду ревновать. Мне тоже сто лет еще не исполнилось. Сама ушла куда-то с Алларихом, а на меня обижается!
Веда покраснела, затем вскочила с кресла и выбежала из комнаты и из квартиры.
* * *
– Алло!
– Ты что-то хотел у меня спросить?
– Дядюшка Хо, вы знаете который час?
– Разумеется, – невозмутимо парировал телефонный дух. В трубке щелкнуло, и записанный на плёнку голос любезно сообщил точное время, предполагающее глубокую ночь.
– Вы что, никогда не спите?
– Когда я не говорю, меня как бы и нет. Приходится говорить круглосуточно. А ночью с этим особые проблемы.
– Можно позвонить кому-нибудь из другого полушария.
– Можно, конечно... Это сопряжено с определенным риском. Я боюсь лишиться целостности.
– Ладно, бог с вами. Я действительно хотел спросить. Вам известно, почему Кати не было на празднике?
– Кати?
– Ну, той, что живет сейчас в её теле.
– Я ее плохо знаю. Мы пока мало общались. К тому же, она еще совсем юная, ей необходимо время, чтобы освоится в этом мире. Ты лучше у Туссэна спроси.
– Спасибо. Хотя я рассчитывал узнать больше.
– Что поделаешь. Ринама конта стела бу.
– Опять непонятно говорите. Ликси или тамрик?
– Ликси.
– Мне так до сих пор и не рассказали, чем тамрик от него отличается.
– Ну... Как и на ликси на нем нельзя сказать неправду. Но слова в нем совсем другие. И вообще все другое. С ликси даже перевести ничего нельзя на тамрик и наоборот. Так же как с ликси и тамрика нельзя перевести на обычный язык...
– Зачем же нужны два языка с одинаковыми свойствами...
– А зачем нужны тысячи человеческих языков? Кстати, у нас не два языка а гораздо больше. И в этом всё-таки есть смысл. Есть такие утверждения, которые нельзя сказать на ликси, но можно на тамрике, и наоборот. А есть такие, причём вполне правдивые, которые нельзя сказать ни на одном из языков истины.
– Как у вас все сложно.
– На самом деле еще сложнее. Мы, кроме языков истины иногда пользуемся языками лжи. Лонгеварном, например. Любая фраза сказанная на этом языке – ложна.
– А это ещё зачем?
– Видишь ли, разработка языков это один из способов познания мира. Я занимаюсь этим с самого рождения. И оказывается, исследуя искусственные языки, можно узнать невообразимо много о природе вещей, так много, что дух захватывает.
– Может быть, ты так думаешь потому, что язык единственный метод исследования, который есть в твоем распоряжении.
– Даже если так, – голос дядюшки Хо стал сухим, – это не повод говорить мне такие вещи в лицо. Да, я ограничен в своих возможностях, но, тем не менее, живу полноценной жизнью. Боюсь что ты на моем месте был бы жалким идиотом. Ты и своё тело используешь лишь отчасти, не давая реализоваться сотням возможностей.
– Извини. Я не хотел тебя обидеть.
– Кроме того, – мгновенно смягчился мой собеседник, – когда ты рассказываешь сказку, ты и не пытаешься убедить кого бы то ни было в своей правдивости. А языки лжи дают много новых возможностей для повествования, а для поэзии это просто находка. Наши языки – и языки истины, и языки лжи – это объединение того, что вы называете наукой, с тем, что вы называете искусством.
Разговор с дядюшкой Хо подействовал на меня благотворно. После долгих дней болезни, я чувствовал, что выздоравливаю. Несмотря на глубокую ночь, спать не хотелось. Как всегда перед выздоровлением, моё тело медленно наполнялось силами. Окружающий мир казался романтичным и немного сказочным. Я лежал в своей кровати под белой простынёй и бездумно смотрел на тёмный прямоугольник окна, за которым, оранжевый в электрическом свете падал ранний первый снег.
* * *
Мы шли по ночному городу. Зима ещё не началась, но осень определённо закончилась. Кисейные лоскутки позёмки до блеска натирали булыжники мостовой. Туссэн бодро шагал по пустынной улице и разглагольствовал:
– В мире гораздо больше чудес, чем можно было бы предположить. Вот например, видишь этот камень, – Туссэн жёстко наступил носком своего ботинка на один из многочисленных камней мостовой. – Этот камень – сердце города. Если его вытащить город погибнет.
Некоторое время мы продолжали путь в тишине.
– И ты так просто показываешь мне этот камень?
– Оглянись.
Я обернулся. Ровные ряды брусчатки скользкой чешуей покрывали изогнутое тело улицы. Найти среди них только что показанное чудо не представлялось возможным.
– Кроме того, – продолжил мой собеседник, – его не так просто оттуда извлечь. Как ты думаешь, почему эта улица до сих пор в булыжнике, в то время как все ближайшие под асфальтом?
Разговор вновь прервался. Размеренные шаги не позволяли торопить события.
– В мире, как оказалось, много не только чудес, но и чудовищ, – я не хотел грубить, но не смог сдержаться. – В вас многое пугает.
Туссэн согласно кивнул. Не желая останавливаться, я продолжал:
– Вы скрываетесь ото всех, ведёте двойную жизнь. Едите сырое мясо. Наконец, вы попросту паразитируете на людях!
– А тебе не приходило в голову, что всё обстоит противоположным образом. Видишь ли, ты, как и большинство людей склонен рассматривать человека в первую очередь в физическом плане. Жизнь людей, по-вашему, это в первую очередь жизнь тел. Кто с кем целуется, кто где живёт, кого посадили в тюрьму. Мы же, по самой своей природе, склонны рассматривать жизнь как жизнь идей. И в этом отношении люди паразитируют на нас. Вся человеческая культура живёт за счёт культуры нашей. Всё новое, что возникает в искусстве или науке возникает в нашей среде. Если бы нас не существовало, искусство вечно вращалось бы в кругу уже придуманных образов, идей, сюжетов. Мы же постоянно создаём что-то другое, что-то чего не было ранее. И только поэтому культура до сих пор не исчерпала себя.
– Ну и самомнение у всех вас!
– Это не самомнение, мой мальчик. Я живу давно, и многое помню. Первые наскальные рисунки созданы нами. Триновант, Афины, Теночтитлан, Фивы, десятки других крупных городов стоят на месте наших поселений. Когда мы становимся герметичными и тщательно прячемся от людей, развитие культуры останавливается. Единственное, что умеют создавать люди – это каноны, закрепляя, таким образом, то, что придумали мы. Видимо, чтобы не позабыть. Вот тебе, в качестве доказательства, пророчество. Мы стали готовить блюда из сырого мяса совсем недавно. Для вас это дикость. Но пройдёт не так уж много времени, и вы последуете за нами: есть сырое мясо станет общепринятым.
– Ну уж.
– Увидишь...
Мы подошли к старому зданию со стенами, покрытыми барельефами. Чья-то усадьба двухсотлетнего возраста. Перед домом небольшой парк. Над воротами герб и девиз:
"В Хаосе было всё! Но даже Бог не отыскал там покоя". Туссэн остановился и кивнул: "Заходи".
Я прошёл мимо сорванной с петель решётки. Тоненькая ледяная корочка, затянувшая мокрую ранку земли, хрустнула под моим ботинком. Бронзовые грифоны ёжились от холода.
– Вот оно, – Туссэн положил руку на уродливую ветку высохшего дерева.
– Что это?
– Это моё прошлое. Кажется, дерево высохло недавно, а оно стоит в таком виде уже более пятисот лет. Задолго до того, как здесь построили все эти дома.
– Почему же его не срубили?
– Я не дал. Хотя пытались несколько раз. Вот эти рубцы появились, когда возводили усадьбу. Тогда пришлось создать родовую легенду. А вот эти сделали в тот момент, когда в легенды перестали верить.
– С ним связаны твои воспоминания?
– И воспоминания тоже. Но хватит об этом. Говори, зачем пришел. Я думаю это хорошее место, чтобы выслушать просьбу. Я набрал в легкие воздуха:
– Я хочу увидеть Кати. То есть не Кати, конечно, а ту, которая сейчас в её теле.
– Зачем тебе? Тело, это только тело. Кати умерла.
– Не знаю зачем. Хочу. Не могу без этого.
– Как можно отказать в такой просьбе! Необоснованное желание священно!
Мне почудилась ирония в его голосе, но в следующий момент я понял, что Туссэн абсолютно серьезен.
– Кроме того, – продолжил мой собеседник, – я, как ни странно, понимаю тебя. Бороться за существование куска трухлявой древесины не менее глупо. Но, боюсь, ты будешь разочарован.
– Почему?
– Ты не обретёшь покоя.
– Я знаю.
– Ничего ты не знаешь... Ладно, я скажу, где искать. Но не мчись туда сразу, дождись утра. А увидев её – возвращайся. Мне есть, что тебе сказать.
Продолжение следует. Осталось всего три главы
воскресенье, 07 марта 2010
Поскольку сейчас стереофильмов становится всебольше, многие кинотеатры начали у себя показывать стерео. И часто качество именно стереосоставляющей - ужасающее. Я собственно этот пост пишу так как сейчас сердит на качество стерео в Киноцентре на Красной Пресне. Поэтому хочется составить список кинотеатров с описанием какое где стерео, чтобы знать куда ходить.
Интересует:
1. Метод. В кинотеатрах используют три. Поляризационные очки, анаглифические очки и затворные. Анаглифические - со стеклами разных цветов. Затворные можно отличить от поляризационных потому, что у них стекла толще и есть датчик на передней стороне - если его пальцем закрыть - стереоэффект пропадет. По качеству самые лучшие обычно поляризационные.
2. Качество.
3. Возможные баги - асинхрон у затворных, сломанные затворные (Вообще не показывают стерео), слишком темные, сильно бликующие. У анаглифа - перевес в сторону какого-то цвета (хотя это субъектвно)
4. Хорошо бы указать, где сидели - по центру или с краю.
Интересует:
1. Метод. В кинотеатрах используют три. Поляризационные очки, анаглифические очки и затворные. Анаглифические - со стеклами разных цветов. Затворные можно отличить от поляризационных потому, что у них стекла толще и есть датчик на передней стороне - если его пальцем закрыть - стереоэффект пропадет. По качеству самые лучшие обычно поляризационные.
2. Качество.
3. Возможные баги - асинхрон у затворных, сломанные затворные (Вообще не показывают стерео), слишком темные, сильно бликующие. У анаглифа - перевес в сторону какого-то цвета (хотя это субъектвно)
4. Хорошо бы указать, где сидели - по центру или с краю.
пятница, 05 марта 2010
Ранее: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
Мы шли рядышком по ночному городу. Я было свернул к квартире Морока, но Веда качнула головой:
– Не туда.
– А куда? – удивился я.
Веда назвала одну из городских площадей.
Был тот час, когда поздних прохожих уже нет, а ранние еще не появились. Недосмотренные сны неприкаянно шатались по тёмным переулкам. По мере приближения к цели нашего пути, окружающее пространство неуловимо менялось. Редкие горевшие окна исчезли совсем. Непонятно откуда появился запах тины. Асфальт под ногами стал бугристым, покрытым многочисленными трещинами, из которых пробивалась чёрная под светом тусклых фонарей трава. Я с удивлением взирал на метаморфозы знакомых улиц. И, тем не менее, вид городской площади явился для меня обескураживающей неожиданностью.
Здания вокруг превратились в руины. Пустые коробки домов, слепые окна без стекол, обрушившиеся крыши. По стенам извивались толстые стебли лиан, покрытые трепещущей в лунном свете листвой. Булыжное покрытие площади местами было разворочено, и повсюду между камней выглядывала трава. Казалось, на каждой травинке сидит светлячок, или сами кончики травы фосфоресцировали в темноте, превращая поверхность площади в огромное мерцающее поле. Растительность самого разного вида освоила это пространство. Воду фонтана затянуло ряской, на ее поверхности покоились огромные, с сильным дурманящим запахом цветы. От этого запаха, от преображения знакомого города, от сумасшедшей бессонницы закружилась голова, и я сел прямо на камни мостовой. Трава вспыхнула при моем прикосновении ярким светом, и световые волны побежали по её поверхности в разные стороны, рассыпая брызги разбуженных светлячков. Я беспомощно взглянул на Веду, присевшую рядом. Та смеялась.
Через некоторое время, привыкнув к окружающей действительности, я решился всмотреться пристальнее в лица и фигуры множества существ, заполнивших площадь. Я не сразу понял, что одежда большинства из них чрезвычайно легка для глубокой осени – тонкие накидки, прозрачные платьица. Многие были обнажены. Далеко не все из них походили на людей. Удлинённые уши, вытянутые лица, слишком широко посаженые глаза, очень длинные, или наоборот очень короткие руки. На другом конце площади мне даже померещился кентавр, но фигура слишком быстро затерялась среди стволов деревьев, оставив меня в неразрешимом недоумении. Многих из присутствующих отличала необычная манера движений, вычурная походка, слишком долгий немигающий взгляд. Я посмотрел на Веду и с ужасом обнаружил странную непропорциональность её лица. И как я раньше этого не замечал! Я поспешно отвернулся.
Заблудившийся светлячок ткнулся в мой лоб. Неподалёку от меня, рядом с поверженным, уже успевшим врасти в землю и позеленевшим бронзовым памятником, высился накренённый гранитный постамент. На его краешке восседал Морок и по-мальчишески болтал ногами. Увидев меня, он приветственно махнул рукой. Я кивнул в ответ.
– Где же именинник? – взглянул я Веде в глаза.
– Пойдём, – вскочила та, и мы двинулись через фосфоресцирующий океан площади. В своём тёплом осеннем плаще я чувствовал себя несуразно среди практически раздетой публики. Кошка, моя старая знакомая, носилась среди травы и, словно маленький котёнок, гонялась за светлячками.
Наконец, у зияющей пустотой и ощерившейся битым стеклом пасти витрины (я помнил этот магазин, иногда я покупал в нём журналы), мы увидели Туссэна. В старомодном потёртом сюртуке, в окружении таких же молодых и безудержно весёлых товарищей он более всего походил на студента с вечеринки. Завидев меня, он заулыбался и замахал руками.
– Я поздравляю тебя, – смущённо произнёс я. – Правда, я не знаю, сколько тебе исполнилось, и у меня нет подарка.
– Пустое, – беззаботно отмахнулся именинник.
– Там, откуда я прибыл, – с иронией произнёс я, – принято дарить подарки на день рождения!
– Мальчик с характером! – заметил один из собеседников Туссэна. Тот хотел ответить, но не успел. В нашу компанию вихрем влетела девица невысокого роста со светло-голубой кожей и изумрудными волосами. Обхватив Туссэна за шею, она защебетала что-то на их птичьем наречии. Обменявшись короткими репликами, парочка погрузилась в затяжной поцелуй.
Почувствовав себя лишним, я обернулся в поисках Веды, но не обнаружил её. Легкомысленно пожал плечами, сунул руки в карманы и отправился глазеть на праздничные чудеса. А глазеть было на что. На стеблях вьющегося растения, зелёной шкурой покрывшего фонарный столб распустились огненно-красные цветы с длинными похожими на щупальца тычинками. Сперва я не понял, что привлекло к этому растению такое количество народа. Присмотревшись, в ужасе отшатнулся. Растение было хищным. На любое прикосновение к тычинкам лепестки мгновенно захлопывались с неприятным щелчком. Народ вокруг этого чудовища забавлялся тем, что дразнил его. Лёгкое касание пальцев к чуть липкой внутренности лепестков, отдёрнутая рука, обманутое растение так и не понявшее, что его обманули... Я долго наблюдал за опасной игрой, но попробовать так и не решился.
Оторвавшись от созерцания чужих развлечений, я двинулся дальше, не оставляя надежды отыскать Веду. И вскоре увидел её, болтающую с подружкой. Присмотревшись к юной собеседнице, узнал Берту. Я попытался прислушаться к их речи, но ничего не понял. Вдруг Берта взглянула прямо в моё лицо, и насмешливо сказала что-то Веде, кивнув в мою сторону. Та обернулась всем телом и обрадовано помчалась в мои объятия, чуть касаясь босыми ногами холодных камней и росы впитывающей и преломляющей свет, испускаемый травой. Я обхватил её гибкое тело и взглянул сверху вниз в счастливые глаза.
– А я знаю её, – похвастался я. – Это Берта!
Веда кивнула, не отрывая взгляда от моих глаз.
– Странное дело, – продолжил я. – С виду вы одного возраста, а тем не менее Берта почему-то кажется старше.
– Она и есть старше, – рассмеялось чудо в моих руках, – она моя мама!
Я замер от удивления. Чтобы скрыть замешательство спросил:
– О чем вы говорили? Я так ничего и не понял. Этот Ваш ликси...
– Это был не ликси.
– Но явно ведь не обычный язык.
– Вполне обычный. Это тамрик. Такой же как ликси, только другой.
– Как это?
– Неважно, – отмахнулась Веда. – Какая разница? Есть вещи поинтереснее!
Я посмотрел туда, куда показывала девушка. На самом краю площади, перегораживая тёмное устье улицы буквально из ничего возникала башня. Этаж громоздился на этаж, стройные ряды колон ионического ордера брезгливо поддерживали грубую кладку из необтёсанного камня, а в них, в свою очередь, упирались стройные готические контрфорсы.
– Что за нелепица? – удивился я?
– Вавилонскую башню строят, – пояснила Веда. – Игра такая - каждый достраивает этаж. Проиграл тот, у кого башня рухнет.
Некоторое время мы стояли, и, запрокинув голову, смотрели на растущую громадину. Тёмное в ночи и абсурдное сооружение, обладало какой-то странной красотой. Это действительно была вавилонская башня, но вавилонская башня строящаяся уже после смешения языков. Порыв чёрного ветра со звездного неба, обогнув громоздкий силуэт, дохнул в моё запрокинутое лицо. Я почувствовал, что продрог.
– У вас принято угощать гостей? – обернулся я к своей спутнице.
Веда кивнула и потащила меня к дереву, проросшего через трещину в стене одного из домов (под номером дома вместо названия улицы значилось: "Имя ей – Нун"). Сорвав с его ветвей два плода, один протянула мне, другой оставила себе. Как только я сдавил упругую кожу, плод, чмокнув, лопнул, обнажив сочную сердцевину с терпким и вяжущим вкусом. Веда бросила короткое: "сейчас" и убежала. Набухшие губы покалывало изнутри. Мимо пробежала девушка, остановилась на секунду с удивлением глядя на моё лицо, потом улыбнулась, провела пальцами по моей щеке, сказала непонятное и умчалась прочь.
– Держи, – Веда протягивала мне съестное, в темноте непонятно что именно. Я взял влажный кусок в руки и поднёс к онемевшим губам. Сочная мякоть коснулась моего языка и я с ужасом почувствовал вкус крови.
– Что это!
– Мясо.
– Оно же сырое!
– Ну да. Сырое мясо в соке манго. С тертым орехом.
– Как можно есть сырое мясо?
– Почему нет? – Веда улыбалась, то ли удивлённо, то ли издеваясь. – Попробуй, тебе понравится.
Я разжевал кусок мяса.
– Оно и жилистое к тому же!
– Так это самое интересное, – моя подружка пресекла попытку каприза. – Рвать сырое мясо зубами!
Я покосился на смеющееся лицо, но послушно продолжил жевать. Через некоторое время я с удивлением понял, что мне действительно нравится терзать сырую плоть и чувствовать её вкус языком.
Внезапно одинокое облачко посреди чистого неба закрыло луну, погрузив площадь во мрак. В следующий момент в облаке обнаружилась дырка, и узкая полоска лунного света, словно прожектор, осветила одинокую фигуру идущую к нам. Складчатое одеяние Аллариха отражало свет в наши зрачки.
– Эффектно, – оценил я.
Веда пренебрежительно фыркнула.
Алларих остановился на каком-то расстоянии, не отрывая взгляда от Веды. Та тронула меня за предплечье и направилась к гостю. Машинально пережёвывая мясо, я наблюдал за их беседой. Алларих взял мою подружку за руку. Та что-то говорила ему, потом обернулась, улыбнувшись, махнула мне, и оба существа исчезли среди толпы веселящихся монстров в человеческом обличии. Струйка мясного сока из сжатого в кулаке куска потекла по руке и забралась в рукав. Впрочем, я был на празднике и имел намерение продолжать веселиться.
Облако исчезло так же неожиданно, как и появилось. Луна, в окружении звёзд щедро поливала буйную растительность захватившую мертвый город. Бесцельно блуждая внутри праздника я вновь вышел к поверженному монументу. Бронзовое лицо наполовину вросло в землю, оставив снаружи подбородок, половину носа и один глаз. При моём приближении глазное яблоко резко повернулось и уставилось на меня. Я вздрогнул. Услышав смешок, поднял глаза и увидел Голема, стоящего на небритой бронзовой щеке.
"Сколько же здесь народу, – подумал я. – Сколько чудовищ, оказывается, живет в городе под маской обычных людей. Я, кажется, встретил тут всех нелюдей, видимых мною за последний год".
Вроде бы действительно всех. Кроме... Пот прошиб меня под ставшим жарким плащом. Если Кати теперь одна из них, то она тоже где-то здесь. И я смогу найти её! Точнее, её тело, и ту, которая ныне живёт в нём.
Судорожно проглотив последний кусок угощения, я приступил к поискам. Я взбудоражено носился по площади, присматривался к девушкам, останавливал их, заглядывал в лицо. Моё внимание девушки воспринимали по-своему. Смеясь, пытались втянуть в свои забавы, фривольно целовали в щеки, а я, не останавливаясь нигде, всё мчался по площади круг за кругом. Наконец я понял, что одних и тех же девушек я видел уже по нескольку раз, и расстроено опустился на сияющую траву. Кати нигде не было.
Карма, заработанная мною во время поисков, дала о себе знать незамедлительно. С полдюжины юных созданий окружили меня и начали дергать, смеясь, кто за руку, кто за волосы, кто за одежду. Ошалевший от их гомона и непонятных слов я попытался вырваться из их хоровода, но не тут то было. Цепкие пальцы, весёлые глаза, ласкающие прикосновения совсем дезориентировали меня в и без того запутанном мире. Моё тело щекотали со всех сторон, и я вспомнил почему-то сказки про русалок, способных защекотать свою жертву насмерть. Я сделал последнюю, отчаянную, попытку освободиться, и в следующий момент весь клубок обнаженных рук и заманчивых еле прикрытых тел разлетелся в разные стороны. Я удивлённо огляделся, пытаясь понять причину столь внезапных перемен. Взглянув туда, куда глядели все, я открыл рот и онемел от первобытного ужаса. Вавилонская башня, уже достигшая неба, не выдержала, наконец, творимых над ней безумств, и медленно кренилась в мою сторону. Через мгновение я понял, что это не крен, а самое настоящее падение. Статуи вырвались из своих ниш и стремительно помчались вниз. Трещины пробежали по всему телу здания. Крен становился всё больше, башня уже нависала надо мной. Гипсовая ваза грохнулась у моих ног, разлетевшись на мелкие осколки. Кариатиды теряли головы, карнизы срывались со своих мест. Стена из необработанного камня наседала на меня, и в следующий момент прямо в лицо уже мчался громадный каменный кулак.
Удар бросил меня на землю. Камни, кирпичи, обломки стен падали рядом со мной, вокруг меня, на меня. Не сразу я понял, что, несмотря на удары, моё тело не чувствовало боли. Наконец каменный град закончился. Пыль медленно опускалась, наполняя содержанием лучи лунного света. Фосфоресцирующая трава выпрямлялась, освобождаясь из под придавивших её камней. Я был цел и невредим, по крайней мере, физически. Вокруг высились обломки, загораживая остальную часть площади. Я потрогал их рукой – вполне материальные холодные камни. В лунном свете вспыхнул ореол воздушных волос – одна из русалок, недавно игравшая со мной склонилась ко мне. Волшебное лицо с преувеличенными глазами улыбнулось:
– Мой...
– Нет, мой, – отозвался голос ещё одной девушки. Переполошившиеся светлячки запутались в её волосах. Я ощутил на своём теле четыре ладошки, гладящие меня, ласкающие, пытающиеся забраться под одежду. Подняв дрожащие после недавнего потрясения руки, я наткнулся на их гибкие подвижные тела. Мои ладони видимо забыли о существовании моей головы, почувствовав под собой нежную и тёплую девичью кожу. Две пары губ прильнули ко мне лишая остатков разума. Всё смешалось в мозгу: холодные булыжники мостовой под моей спиной, светящаяся трава у самого моего лица, эфемерные создания, в которых растворялось моё "я", светлячки между нами и звёздами.
Я проснулся оттого, что замёрз. Открыл глаза и у самого лица обнаружил железное блестящее колесо. Полированный рельс прогнулся под навалившейся на него тяжестью, выгнулся, пропуская колесо вперёд, прогнулся под следующим. Я испуганно вскочил на четвереньки. Ранний трамвай неспешно прокатил мимо меня своё тело, грохотнув на стрелке Я отпрянул назад. Тело бил озноб. Не земле, заботливо свёрнутый и положенный под голову лежал плащ. Визг тормозов, раздражённый гудок. Машина, светя фарами, вынырнула из серого утреннего тумана. Извиняясь, я развёл руками, и, подхватив плащ, бросился к обочине с середины проезжей части.
Даже одевшись, я никак не мог согреться. Площадь вновь обрела свой обычный вид. Раннее утро не успело еще разогнать осенний туман. Немногочисленные машины колесили по брусчатке через то место, где я только что спал. Бронзовый поэт вернулся на свой постамент и глядел сочувственно. Город, борясь со сном, пытался открыть глаза.
Продолжение следует...
Шабаш
Мы шли рядышком по ночному городу. Я было свернул к квартире Морока, но Веда качнула головой:
– Не туда.
– А куда? – удивился я.
Веда назвала одну из городских площадей.
Был тот час, когда поздних прохожих уже нет, а ранние еще не появились. Недосмотренные сны неприкаянно шатались по тёмным переулкам. По мере приближения к цели нашего пути, окружающее пространство неуловимо менялось. Редкие горевшие окна исчезли совсем. Непонятно откуда появился запах тины. Асфальт под ногами стал бугристым, покрытым многочисленными трещинами, из которых пробивалась чёрная под светом тусклых фонарей трава. Я с удивлением взирал на метаморфозы знакомых улиц. И, тем не менее, вид городской площади явился для меня обескураживающей неожиданностью.
Здания вокруг превратились в руины. Пустые коробки домов, слепые окна без стекол, обрушившиеся крыши. По стенам извивались толстые стебли лиан, покрытые трепещущей в лунном свете листвой. Булыжное покрытие площади местами было разворочено, и повсюду между камней выглядывала трава. Казалось, на каждой травинке сидит светлячок, или сами кончики травы фосфоресцировали в темноте, превращая поверхность площади в огромное мерцающее поле. Растительность самого разного вида освоила это пространство. Воду фонтана затянуло ряской, на ее поверхности покоились огромные, с сильным дурманящим запахом цветы. От этого запаха, от преображения знакомого города, от сумасшедшей бессонницы закружилась голова, и я сел прямо на камни мостовой. Трава вспыхнула при моем прикосновении ярким светом, и световые волны побежали по её поверхности в разные стороны, рассыпая брызги разбуженных светлячков. Я беспомощно взглянул на Веду, присевшую рядом. Та смеялась.
Через некоторое время, привыкнув к окружающей действительности, я решился всмотреться пристальнее в лица и фигуры множества существ, заполнивших площадь. Я не сразу понял, что одежда большинства из них чрезвычайно легка для глубокой осени – тонкие накидки, прозрачные платьица. Многие были обнажены. Далеко не все из них походили на людей. Удлинённые уши, вытянутые лица, слишком широко посаженые глаза, очень длинные, или наоборот очень короткие руки. На другом конце площади мне даже померещился кентавр, но фигура слишком быстро затерялась среди стволов деревьев, оставив меня в неразрешимом недоумении. Многих из присутствующих отличала необычная манера движений, вычурная походка, слишком долгий немигающий взгляд. Я посмотрел на Веду и с ужасом обнаружил странную непропорциональность её лица. И как я раньше этого не замечал! Я поспешно отвернулся.
Заблудившийся светлячок ткнулся в мой лоб. Неподалёку от меня, рядом с поверженным, уже успевшим врасти в землю и позеленевшим бронзовым памятником, высился накренённый гранитный постамент. На его краешке восседал Морок и по-мальчишески болтал ногами. Увидев меня, он приветственно махнул рукой. Я кивнул в ответ.
– Где же именинник? – взглянул я Веде в глаза.
– Пойдём, – вскочила та, и мы двинулись через фосфоресцирующий океан площади. В своём тёплом осеннем плаще я чувствовал себя несуразно среди практически раздетой публики. Кошка, моя старая знакомая, носилась среди травы и, словно маленький котёнок, гонялась за светлячками.
Наконец, у зияющей пустотой и ощерившейся битым стеклом пасти витрины (я помнил этот магазин, иногда я покупал в нём журналы), мы увидели Туссэна. В старомодном потёртом сюртуке, в окружении таких же молодых и безудержно весёлых товарищей он более всего походил на студента с вечеринки. Завидев меня, он заулыбался и замахал руками.
– Я поздравляю тебя, – смущённо произнёс я. – Правда, я не знаю, сколько тебе исполнилось, и у меня нет подарка.
– Пустое, – беззаботно отмахнулся именинник.
– Там, откуда я прибыл, – с иронией произнёс я, – принято дарить подарки на день рождения!
– Мальчик с характером! – заметил один из собеседников Туссэна. Тот хотел ответить, но не успел. В нашу компанию вихрем влетела девица невысокого роста со светло-голубой кожей и изумрудными волосами. Обхватив Туссэна за шею, она защебетала что-то на их птичьем наречии. Обменявшись короткими репликами, парочка погрузилась в затяжной поцелуй.
Почувствовав себя лишним, я обернулся в поисках Веды, но не обнаружил её. Легкомысленно пожал плечами, сунул руки в карманы и отправился глазеть на праздничные чудеса. А глазеть было на что. На стеблях вьющегося растения, зелёной шкурой покрывшего фонарный столб распустились огненно-красные цветы с длинными похожими на щупальца тычинками. Сперва я не понял, что привлекло к этому растению такое количество народа. Присмотревшись, в ужасе отшатнулся. Растение было хищным. На любое прикосновение к тычинкам лепестки мгновенно захлопывались с неприятным щелчком. Народ вокруг этого чудовища забавлялся тем, что дразнил его. Лёгкое касание пальцев к чуть липкой внутренности лепестков, отдёрнутая рука, обманутое растение так и не понявшее, что его обманули... Я долго наблюдал за опасной игрой, но попробовать так и не решился.
Оторвавшись от созерцания чужих развлечений, я двинулся дальше, не оставляя надежды отыскать Веду. И вскоре увидел её, болтающую с подружкой. Присмотревшись к юной собеседнице, узнал Берту. Я попытался прислушаться к их речи, но ничего не понял. Вдруг Берта взглянула прямо в моё лицо, и насмешливо сказала что-то Веде, кивнув в мою сторону. Та обернулась всем телом и обрадовано помчалась в мои объятия, чуть касаясь босыми ногами холодных камней и росы впитывающей и преломляющей свет, испускаемый травой. Я обхватил её гибкое тело и взглянул сверху вниз в счастливые глаза.
– А я знаю её, – похвастался я. – Это Берта!
Веда кивнула, не отрывая взгляда от моих глаз.
– Странное дело, – продолжил я. – С виду вы одного возраста, а тем не менее Берта почему-то кажется старше.
– Она и есть старше, – рассмеялось чудо в моих руках, – она моя мама!
Я замер от удивления. Чтобы скрыть замешательство спросил:
– О чем вы говорили? Я так ничего и не понял. Этот Ваш ликси...
– Это был не ликси.
– Но явно ведь не обычный язык.
– Вполне обычный. Это тамрик. Такой же как ликси, только другой.
– Как это?
– Неважно, – отмахнулась Веда. – Какая разница? Есть вещи поинтереснее!
Я посмотрел туда, куда показывала девушка. На самом краю площади, перегораживая тёмное устье улицы буквально из ничего возникала башня. Этаж громоздился на этаж, стройные ряды колон ионического ордера брезгливо поддерживали грубую кладку из необтёсанного камня, а в них, в свою очередь, упирались стройные готические контрфорсы.
– Что за нелепица? – удивился я?
– Вавилонскую башню строят, – пояснила Веда. – Игра такая - каждый достраивает этаж. Проиграл тот, у кого башня рухнет.
Некоторое время мы стояли, и, запрокинув голову, смотрели на растущую громадину. Тёмное в ночи и абсурдное сооружение, обладало какой-то странной красотой. Это действительно была вавилонская башня, но вавилонская башня строящаяся уже после смешения языков. Порыв чёрного ветра со звездного неба, обогнув громоздкий силуэт, дохнул в моё запрокинутое лицо. Я почувствовал, что продрог.
– У вас принято угощать гостей? – обернулся я к своей спутнице.
Веда кивнула и потащила меня к дереву, проросшего через трещину в стене одного из домов (под номером дома вместо названия улицы значилось: "Имя ей – Нун"). Сорвав с его ветвей два плода, один протянула мне, другой оставила себе. Как только я сдавил упругую кожу, плод, чмокнув, лопнул, обнажив сочную сердцевину с терпким и вяжущим вкусом. Веда бросила короткое: "сейчас" и убежала. Набухшие губы покалывало изнутри. Мимо пробежала девушка, остановилась на секунду с удивлением глядя на моё лицо, потом улыбнулась, провела пальцами по моей щеке, сказала непонятное и умчалась прочь.
– Держи, – Веда протягивала мне съестное, в темноте непонятно что именно. Я взял влажный кусок в руки и поднёс к онемевшим губам. Сочная мякоть коснулась моего языка и я с ужасом почувствовал вкус крови.
– Что это!
– Мясо.
– Оно же сырое!
– Ну да. Сырое мясо в соке манго. С тертым орехом.
– Как можно есть сырое мясо?
– Почему нет? – Веда улыбалась, то ли удивлённо, то ли издеваясь. – Попробуй, тебе понравится.
Я разжевал кусок мяса.
– Оно и жилистое к тому же!
– Так это самое интересное, – моя подружка пресекла попытку каприза. – Рвать сырое мясо зубами!
Я покосился на смеющееся лицо, но послушно продолжил жевать. Через некоторое время я с удивлением понял, что мне действительно нравится терзать сырую плоть и чувствовать её вкус языком.
Внезапно одинокое облачко посреди чистого неба закрыло луну, погрузив площадь во мрак. В следующий момент в облаке обнаружилась дырка, и узкая полоска лунного света, словно прожектор, осветила одинокую фигуру идущую к нам. Складчатое одеяние Аллариха отражало свет в наши зрачки.
– Эффектно, – оценил я.
Веда пренебрежительно фыркнула.
Алларих остановился на каком-то расстоянии, не отрывая взгляда от Веды. Та тронула меня за предплечье и направилась к гостю. Машинально пережёвывая мясо, я наблюдал за их беседой. Алларих взял мою подружку за руку. Та что-то говорила ему, потом обернулась, улыбнувшись, махнула мне, и оба существа исчезли среди толпы веселящихся монстров в человеческом обличии. Струйка мясного сока из сжатого в кулаке куска потекла по руке и забралась в рукав. Впрочем, я был на празднике и имел намерение продолжать веселиться.
Облако исчезло так же неожиданно, как и появилось. Луна, в окружении звёзд щедро поливала буйную растительность захватившую мертвый город. Бесцельно блуждая внутри праздника я вновь вышел к поверженному монументу. Бронзовое лицо наполовину вросло в землю, оставив снаружи подбородок, половину носа и один глаз. При моём приближении глазное яблоко резко повернулось и уставилось на меня. Я вздрогнул. Услышав смешок, поднял глаза и увидел Голема, стоящего на небритой бронзовой щеке.
"Сколько же здесь народу, – подумал я. – Сколько чудовищ, оказывается, живет в городе под маской обычных людей. Я, кажется, встретил тут всех нелюдей, видимых мною за последний год".
Вроде бы действительно всех. Кроме... Пот прошиб меня под ставшим жарким плащом. Если Кати теперь одна из них, то она тоже где-то здесь. И я смогу найти её! Точнее, её тело, и ту, которая ныне живёт в нём.
Судорожно проглотив последний кусок угощения, я приступил к поискам. Я взбудоражено носился по площади, присматривался к девушкам, останавливал их, заглядывал в лицо. Моё внимание девушки воспринимали по-своему. Смеясь, пытались втянуть в свои забавы, фривольно целовали в щеки, а я, не останавливаясь нигде, всё мчался по площади круг за кругом. Наконец я понял, что одних и тех же девушек я видел уже по нескольку раз, и расстроено опустился на сияющую траву. Кати нигде не было.
Карма, заработанная мною во время поисков, дала о себе знать незамедлительно. С полдюжины юных созданий окружили меня и начали дергать, смеясь, кто за руку, кто за волосы, кто за одежду. Ошалевший от их гомона и непонятных слов я попытался вырваться из их хоровода, но не тут то было. Цепкие пальцы, весёлые глаза, ласкающие прикосновения совсем дезориентировали меня в и без того запутанном мире. Моё тело щекотали со всех сторон, и я вспомнил почему-то сказки про русалок, способных защекотать свою жертву насмерть. Я сделал последнюю, отчаянную, попытку освободиться, и в следующий момент весь клубок обнаженных рук и заманчивых еле прикрытых тел разлетелся в разные стороны. Я удивлённо огляделся, пытаясь понять причину столь внезапных перемен. Взглянув туда, куда глядели все, я открыл рот и онемел от первобытного ужаса. Вавилонская башня, уже достигшая неба, не выдержала, наконец, творимых над ней безумств, и медленно кренилась в мою сторону. Через мгновение я понял, что это не крен, а самое настоящее падение. Статуи вырвались из своих ниш и стремительно помчались вниз. Трещины пробежали по всему телу здания. Крен становился всё больше, башня уже нависала надо мной. Гипсовая ваза грохнулась у моих ног, разлетевшись на мелкие осколки. Кариатиды теряли головы, карнизы срывались со своих мест. Стена из необработанного камня наседала на меня, и в следующий момент прямо в лицо уже мчался громадный каменный кулак.
Удар бросил меня на землю. Камни, кирпичи, обломки стен падали рядом со мной, вокруг меня, на меня. Не сразу я понял, что, несмотря на удары, моё тело не чувствовало боли. Наконец каменный град закончился. Пыль медленно опускалась, наполняя содержанием лучи лунного света. Фосфоресцирующая трава выпрямлялась, освобождаясь из под придавивших её камней. Я был цел и невредим, по крайней мере, физически. Вокруг высились обломки, загораживая остальную часть площади. Я потрогал их рукой – вполне материальные холодные камни. В лунном свете вспыхнул ореол воздушных волос – одна из русалок, недавно игравшая со мной склонилась ко мне. Волшебное лицо с преувеличенными глазами улыбнулось:
– Мой...
– Нет, мой, – отозвался голос ещё одной девушки. Переполошившиеся светлячки запутались в её волосах. Я ощутил на своём теле четыре ладошки, гладящие меня, ласкающие, пытающиеся забраться под одежду. Подняв дрожащие после недавнего потрясения руки, я наткнулся на их гибкие подвижные тела. Мои ладони видимо забыли о существовании моей головы, почувствовав под собой нежную и тёплую девичью кожу. Две пары губ прильнули ко мне лишая остатков разума. Всё смешалось в мозгу: холодные булыжники мостовой под моей спиной, светящаяся трава у самого моего лица, эфемерные создания, в которых растворялось моё "я", светлячки между нами и звёздами.
* * *
Я проснулся оттого, что замёрз. Открыл глаза и у самого лица обнаружил железное блестящее колесо. Полированный рельс прогнулся под навалившейся на него тяжестью, выгнулся, пропуская колесо вперёд, прогнулся под следующим. Я испуганно вскочил на четвереньки. Ранний трамвай неспешно прокатил мимо меня своё тело, грохотнув на стрелке Я отпрянул назад. Тело бил озноб. Не земле, заботливо свёрнутый и положенный под голову лежал плащ. Визг тормозов, раздражённый гудок. Машина, светя фарами, вынырнула из серого утреннего тумана. Извиняясь, я развёл руками, и, подхватив плащ, бросился к обочине с середины проезжей части.
Даже одевшись, я никак не мог согреться. Площадь вновь обрела свой обычный вид. Раннее утро не успело еще разогнать осенний туман. Немногочисленные машины колесили по брусчатке через то место, где я только что спал. Бронзовый поэт вернулся на свой постамент и глядел сочувственно. Город, борясь со сном, пытался открыть глаза.
Продолжение следует...
четверг, 04 марта 2010
вторник, 02 марта 2010
Про ближайшие планы.
Еще можно присоединится к фотосафари в Непал. С 17 по 28 апреля. Долина Катманду, Пун Хилл, Покхара, озеро Пхева... Вот тут подробности
Кроме того, начинаем набирать людей на Байкальское фотосафари. В конце мая - начале июня на севере Байкала сходит лед. В этот короткий период времени на льдинах любят нежиться нерпы. На лодке к ним можно приблизиться на расстояние до 20 метров и сфотографировать. Так что будем снимать нерпу в естественных условиях. Ну и конечно много чего еще на севере Байкала и на байкальском острове Ольхон. Подробности тут
Присоединяйтесь
Еще можно присоединится к фотосафари в Непал. С 17 по 28 апреля. Долина Катманду, Пун Хилл, Покхара, озеро Пхева... Вот тут подробности
Кроме того, начинаем набирать людей на Байкальское фотосафари. В конце мая - начале июня на севере Байкала сходит лед. В этот короткий период времени на льдинах любят нежиться нерпы. На лодке к ним можно приблизиться на расстояние до 20 метров и сфотографировать. Так что будем снимать нерпу в естественных условиях. Ну и конечно много чего еще на севере Байкала и на байкальском острове Ольхон. Подробности тут
Присоединяйтесь
понедельник, 01 марта 2010
Ранее: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
Одна из самых любимых моих глав
День ронял свои бледные лепестки, и те ложились на небесный купол редкими облаками. Увядающее небо чернело и кукожилось. Темнота становилась насыщеннее и глубже, и вдруг из нее посыпались мелкие семена звёзд. А серые лепестки всё падали и падали, медленно, но неотвратимо засыпая всё небо.
Веда незримо присутствовала в комнате. Она всегда перед тем как явиться во плоти напоминала о себе звоном передвигаемых чашек, гаснущим и вновь зажигающимся светом, смехом из пустоты. Поначалу её забавляло мое недоумение, но за прошедший месяц это вошло в привычку. Вот и сейчас её дыхание еле заметно коснулось моего лица, и торшер, из-за моего плеча заглядывавший в книгу погас. Серые сумерки наполнили комнату. Я сидел в кресле и бездумно глядел на засыпающие звезды в окне.
Проснулся я оттого, что книга выпала из моих рук и шлёпнулась на пол. Тьма стала совершенной и вечной. Судя по всему, облака окончательно залепили небо. Я встал, сделал несколько шагов к стене. Пальцы, в поисках выключателя пробежали по шершавым обоям и вдруг наткнулись на поцелуй. Веда была всё ещё здесь. Её невидимые (то ли из-за темноты, то ли на самом деле) руки обхватили мою шею, гибкое тело прижалось ко мне. Я протянул ладони, чтобы обнять девушку, но передо мной была пустота. В объятиях, не имея возможности обнять самому, я почувствовал себя беспомощно. Веда поняла это, рассмеялась, отстранилась и совсем исчезла.
Я вздохнул и, так и не включив свет, побрёл в спальню. Здесь было светлее – ночной фонарь с болезненным усердием освещал комнату. Я разделся, постелил постель и лёг. Смутные тени, такие привычные за долгие годы, качались перед моими глазами. Они становились всё чернее и выпуклее, казалось, они вздуваются гладкими пузырями на поверхности потолка. Смоляные капли выступили на этой поверхности и потянулись вниз длинными прямыми щупальцами. Всё ближе и ближе к моему лицу. Другие тянулись к полу, мебели, одежде на стуле. Казалось, до всех вещей в комнате они дотронутся одновременно. Момент прикосновения я не почувствовал, но услышал как негромкий стук рассыпанного гороха. Этот звук вновь разбудил меня.
Астеничный осенний дождь нервно забарабанил тонкими подвижными пальцами по жести подоконника. Однако, успокоится ему не удалось, и взорвавшись приступом ярости, он начал хлестать по стёклам мокрыми ладонями.
Я лежал, слушая шум дождя, и пытался заснуть. Но сон испугался яростной натуры безумца за окном и спрятался в шкафу. Выцарапывать его оттуда было пустым занятием, и, вздохнув, я поднялся, дошёл до кухни, включил свет и поставил чайник.
Часы мерно тикали, но стрелки не двигались. Чайник вскипел, заставив оконное стекло покрыться мелкой испариной. Я коснулся озябшими губами темного омута в моей чашке и обжёгся. Чай имел какой-то специфический вкус, присущий только чаю, заваренному среди ночи.
Дождь устал и немного успокоился. Я снова лёг. Мысли путались, расслабленно и лениво двигаясь в такт моему дыханию. С каждым выдохом несколько из них покидало моё тело, повисая облачком над моей головой. Скоро там собрались тучи не хуже чем за окном. Они почернели, насупились и были готовы разразится ливнем. Я испуганно глядел на них, пытаясь найти слова утешения, но слова – продолжение мыслей а мысли оставили меня. Напряжение между нами достигло максимума, и первые тяжелые капли сорвались с облаков вниз. На этот раз я почувствовал их мокрое холодное прикосновение на своём лице и, уж в который раз, проснулся.
Прохладные губы Веды касались меня. Видимые, осязаемые. Она не исчезла в объятиях, и я ответил на поцелуй. Прижав к себе тёплое тело, я вновь заснул.
И вновь проснулся. Оттого, что дождь прекратился. Луна твёрдыми руками раздвинула облака и широко распахнутыми глазами заглянула в комнату. Я мог её понять, в серебряных лучах плавные изгибы обнаженного спящего тела Веды были волшебными. Часы показывали половину второго. Вроде бы в прошлый раз времени было больше. Или предыдущий раз мне приснился? "Половина второго", – произнёс я одними губами, чтобы не забыть. Мои глаза сами собой закрылись. Бесконечная ночь опять поглотила меня.
Казалось, в тот же момент меня начали тормошить. Не очень сильно, но вполне безжалостно. Разлепив веки я увидел над собой Веду. Её волосы касались моей щеки.
– Вставай, – лицо мучительницы улыбалось, – нам пора.
– Куда? – вопросил я и постарался нахмурить брови как можно сердитее.
– На День Рождения.
– К кому?
– Вспомни, какой сегодня день, и поймешь.
Я вспомнил, какой сегодня день и понял.
Продолжение следует...
Одна из самых любимых моих глав
Бесконечная ночь
День ронял свои бледные лепестки, и те ложились на небесный купол редкими облаками. Увядающее небо чернело и кукожилось. Темнота становилась насыщеннее и глубже, и вдруг из нее посыпались мелкие семена звёзд. А серые лепестки всё падали и падали, медленно, но неотвратимо засыпая всё небо.
Веда незримо присутствовала в комнате. Она всегда перед тем как явиться во плоти напоминала о себе звоном передвигаемых чашек, гаснущим и вновь зажигающимся светом, смехом из пустоты. Поначалу её забавляло мое недоумение, но за прошедший месяц это вошло в привычку. Вот и сейчас её дыхание еле заметно коснулось моего лица, и торшер, из-за моего плеча заглядывавший в книгу погас. Серые сумерки наполнили комнату. Я сидел в кресле и бездумно глядел на засыпающие звезды в окне.
Проснулся я оттого, что книга выпала из моих рук и шлёпнулась на пол. Тьма стала совершенной и вечной. Судя по всему, облака окончательно залепили небо. Я встал, сделал несколько шагов к стене. Пальцы, в поисках выключателя пробежали по шершавым обоям и вдруг наткнулись на поцелуй. Веда была всё ещё здесь. Её невидимые (то ли из-за темноты, то ли на самом деле) руки обхватили мою шею, гибкое тело прижалось ко мне. Я протянул ладони, чтобы обнять девушку, но передо мной была пустота. В объятиях, не имея возможности обнять самому, я почувствовал себя беспомощно. Веда поняла это, рассмеялась, отстранилась и совсем исчезла.
Я вздохнул и, так и не включив свет, побрёл в спальню. Здесь было светлее – ночной фонарь с болезненным усердием освещал комнату. Я разделся, постелил постель и лёг. Смутные тени, такие привычные за долгие годы, качались перед моими глазами. Они становились всё чернее и выпуклее, казалось, они вздуваются гладкими пузырями на поверхности потолка. Смоляные капли выступили на этой поверхности и потянулись вниз длинными прямыми щупальцами. Всё ближе и ближе к моему лицу. Другие тянулись к полу, мебели, одежде на стуле. Казалось, до всех вещей в комнате они дотронутся одновременно. Момент прикосновения я не почувствовал, но услышал как негромкий стук рассыпанного гороха. Этот звук вновь разбудил меня.
Астеничный осенний дождь нервно забарабанил тонкими подвижными пальцами по жести подоконника. Однако, успокоится ему не удалось, и взорвавшись приступом ярости, он начал хлестать по стёклам мокрыми ладонями.
Я лежал, слушая шум дождя, и пытался заснуть. Но сон испугался яростной натуры безумца за окном и спрятался в шкафу. Выцарапывать его оттуда было пустым занятием, и, вздохнув, я поднялся, дошёл до кухни, включил свет и поставил чайник.
Часы мерно тикали, но стрелки не двигались. Чайник вскипел, заставив оконное стекло покрыться мелкой испариной. Я коснулся озябшими губами темного омута в моей чашке и обжёгся. Чай имел какой-то специфический вкус, присущий только чаю, заваренному среди ночи.
Дождь устал и немного успокоился. Я снова лёг. Мысли путались, расслабленно и лениво двигаясь в такт моему дыханию. С каждым выдохом несколько из них покидало моё тело, повисая облачком над моей головой. Скоро там собрались тучи не хуже чем за окном. Они почернели, насупились и были готовы разразится ливнем. Я испуганно глядел на них, пытаясь найти слова утешения, но слова – продолжение мыслей а мысли оставили меня. Напряжение между нами достигло максимума, и первые тяжелые капли сорвались с облаков вниз. На этот раз я почувствовал их мокрое холодное прикосновение на своём лице и, уж в который раз, проснулся.
Прохладные губы Веды касались меня. Видимые, осязаемые. Она не исчезла в объятиях, и я ответил на поцелуй. Прижав к себе тёплое тело, я вновь заснул.
И вновь проснулся. Оттого, что дождь прекратился. Луна твёрдыми руками раздвинула облака и широко распахнутыми глазами заглянула в комнату. Я мог её понять, в серебряных лучах плавные изгибы обнаженного спящего тела Веды были волшебными. Часы показывали половину второго. Вроде бы в прошлый раз времени было больше. Или предыдущий раз мне приснился? "Половина второго", – произнёс я одними губами, чтобы не забыть. Мои глаза сами собой закрылись. Бесконечная ночь опять поглотила меня.
Казалось, в тот же момент меня начали тормошить. Не очень сильно, но вполне безжалостно. Разлепив веки я увидел над собой Веду. Её волосы касались моей щеки.
– Вставай, – лицо мучительницы улыбалось, – нам пора.
– Куда? – вопросил я и постарался нахмурить брови как можно сердитее.
– На День Рождения.
– К кому?
– Вспомни, какой сегодня день, и поймешь.
Я вспомнил, какой сегодня день и понял.
Продолжение следует...
воскресенье, 28 февраля 2010
Для тех, кто не знает, на МирТесен у меня есть сообщество, посвященное фотографиям из путешествий
http://photosafary.mirtesen.ru/
Туда можно присылать фотографии из своих путешествий
Так вот, я из него наладил трансляцию в комьюнити . Теперь фотографии и статьи оттуда будут автоматически попадать в сообщество![[info]](http://l-stat.livejournal.com/img/community.gif)
photoexpedition
http://photosafary.mirtesen.ru/
Туда можно присылать фотографии из своих путешествий
Так вот, я из него наладил трансляцию в комьюнити . Теперь фотографии и статьи оттуда будут автоматически попадать в сообщество
photoexpedition
четверг, 25 февраля 2010
Ранее: 1, 2, 3, 4, 5, 6
– Как ты думаешь, Рай существует?
– Ну и вопросы у тебя по телефону! Во-первых, что значит Рай?
– Остин, не мудри. Рай это то место, куда душа попадает после смерти тела.
– Вот как. Тогда не знаю просто. Я даже не уверен в возможности существования души в отрыве от тела.
– Ясно. А о каком Рае знаешь?
– Вот если Раем считать то место, где всем хорошо и все счастливы, то такого Рая точно нет.
– Почему?
– А ты думаешь, эмоции нужны человеку для развлечения? Они функциональны, они заставляют человека поступать так, а не эдак, они управляют им. Если из всех эмоций оставить только положительные, они станут бесполезны и не нужны.
– Но зачем управлять человеком?
– Природа преследует свои цели. Ей нужно, чтобы человек размножался, питался, пытался управлять себе подобными, получал новый опыт, расширял территорию.
– Как-то у тебя все прагматично получается.
– Ну а сам подумай. Допустим Бог отбирает людей в соответствии с каким-то критерием, помещает их в Рай, а там, в Раю, погружает их в пучины блаженства до конца времён. Но стремление к блаженству нужно человеку для того, чтобы идти к цели и избегать несчастий. Если в Раю все счастливы, то в нем никто ни к чему не стремится. Это мир не имеющий смысла, лишенный развития. Зачем тогда отбирать праведников с таким трудом и ломая при этом столько жизней, причиняя боль? Тебе не кажется, что именно такой подход прагматичен – уверенность, что Бог существует только для того, чтобы гарантировать нам удовольствия после смерти?
– Ах, Остин, ты всегда всё ставишь с ног на голову.
– Ну нужно же всё, наконец, вернуть в естественное состояние.
Мы ещё побеседовали. Потом, заметив, что стрелки часов стали совершенно сонными и уже с трудом могут передвигаться, я попрощался и положил трубку.
Я уже заканчивал чистить зубы, когда телефон вновь зазвонил. Выплюнув изо рта мутную воду, пошёл в комнату и поднял трубку.
– Алло! Слушай, я забыл тебе сказать...
Сон кубарем слетел с меня. Я слышал иронические интонации Остина, такие характерные для него. И в то же время, на индикаторе определителя я видел семь цифр счастливого билетика. Остин звонил от дядюшки Хо!
Мысли слетались к одной идее, как зябнущие птицы к кормушке – торопливо, расталкивая друг друга. Остин – один из них! И как же я сразу не догадался. Он же в последний раз говорил что-то на ликси. Не мог же он выучить его так быстро по такой идиотской книге. Её и учебником то назвать нельзя! Или мог всё-таки? Чёрт, почему я до сих пор не посмотрел её внимательно. И ещё... Было ещё что-то... Я пытался собраться мыслями, найти нужный клочок воспоминаний в хаосе корзины для бумаг. Голос Остина сбивал меня. Я не мог вникнуть в его слова и в то же время не мог сосредоточиться.
– Заткнись! – заорал я. Грубо, неоправданно грубо. Тут же, спохватившись, добавил сухо, – Извини. Перезвони через пять минут, – и бросил трубку.
Да, конечно же. "Призраков не существует", – сказал мне Голем, и его слова показались мне тогда знакомыми. Я слышал их раньше именно от Остина!
Я сел на диван, опершись локтями о колени и свесив голову. Я ждал повторного звонка.
Прошло пять минут. Ещё пять минут. Телефон молчал. Я протянул руку к трубке, но передумал. Встал, походил по комнате. Телефон молчал. Сходил на кухню, зажег газ под чайником. Тот, разбуженный среди ночи, недовольно заворчал. Поторапливаемый моим возбуждением, довольно скоро он вскипел, покрыв оконное стекло мелкими капельками. Я выключил газ, и, так и не налив чаю, решительно вернулся в комнату и поднял трубку. Семь магических цифр.
– Алло! – такой знакомый голос дядюшки Хо.
– Добрый вечер... Точнее доброй ночи. Извините, если разбудил. Позовите Остина, пожалуйста.
– Остина? Почему именно Остина?
– Чёрт возьми! Потому что мне нужен именно он!
– Милый мальчик, почему ты решил, что можешь требовать от меня такие вещи?
Я опешил.
– А что позвать кого-то к телефону это так сложно? В этом есть что-то особенно неприличное.
– Не неприличное, а, скорее, невежливое. И неуместное, разумеется.
– Но, по крайней мере, сказать, у вас он или нет, вы можете?
– У кого это у нас?
Я молча положил трубку. Дядюшка Хо вновь решил разыгрывать из себя дурачка. Они поняли что прокололись, и пытаются замести следы. Я вновь набрал номер, на этот раз номер Остина. В ответ – длинные пустые гудки.
Спать сейчас было немыслимо. Если Остина нет дома, ехать к нему – глупо. Если телефон дядюшки Хо стоит в пустой квартире, о чём я всегда смутно подозревал, то, пользуясь городским транспортом, который еще не успел разбежаться по местам своих ночёвок, я могу успеть застукать там своего лжедруга. Ничто, правда, не мешает им вновь устроить какое-то представление и заморочить мне голову своими мороками. Но что-то ведь надо было делать! Причём быстро.
Не раздумывая более, я выбежал из дому. Попутный трамвай на остановке, казалось, ждал меня. Я сел у окна в пустом вагоне, пошарил по карманам и не найдя ничего другого вытащил тот самый "счастливый билетик". Не колеблясь особенно я сунул его в зевающую пасть компостера – и дырявый талисман может остаться при мне, а какой-то билет, пусть даже и фальшивый, пробить было надо.
На нужной остановке я выскочил и торопливо пошёл к подъезду. На лестничной площадке перед дверью было по ночному тихо. Не без волнения я толкнул дверь.
Город-амфитеатр вновь был передо мной, за мной, вокруг меня, погружённый в чёрную тропическую ночь. Редкие костры горели то там, то сям на уступах. Рядом с некоторыми сидели люди. Неспокойные волны внизу не способны были отразить колпак звёздного неба. Море было чернее самой ночи, и, казалось, в центре амфитеатра – бездна. Знакомая площадка, на которой я стоял, была пуста. Даже кошки не было здесь. Я подошёл к краю уступа и вдохнул прохладный воздух пропитанный запахом океана.
В общем, этого и следовало ожидать. Избежать встречи для них проще простого.
– Что ты делаешь тут, среди ночи? – голос за спиной.
Я оглянулся. Тонкий силуэт девушки сидящей на верхнем уступе. Костер, горящий там, наверху, очерчивал её фигуру сияющим ореолом. Лицо пряталось в темноте.
– Подойди, – позвала она, – я хочу вниз.
Я послушно приблизился к стене, и, не дав мне времени для колебаний, хрупкая фигурка оттолкнулась руками от края своей площадки и порхнула вниз, ко мне. Практически рефлекторно я подхватил лёгкое тело. Наши лица оказались совсем близко, и я узнал знакомые черты. Веда.
– Ты не наваждение? – спросил я. Так, на всякий случай.
– Глупый, – отозвалась девушка. – Какая разница?
Мягко освободив своё подвижное тело из моих рук, она отошла за край ковра. Теперь свет костра нежными мазками рисовал её на чёрном фоне ночи. Тьма, как и в первую нашу встречу, поглотила весь мир, кроме одной светящейся фигурки. Моя трепещущая тень жадно тянулась к этому единственному огоньку Вселенной.
– Пойдём? – вопросительно взглянула Веда в мои глаза.
– Куда?
– Туда, к морю.
И мы двинулись вниз. Перекладины приставных лестниц скрипели в наших руках. Мы спускались с одного спящего уступа на другой. Иногда Веда, спускаясь первой, пряталась в тени стен, я искал её, затерянный в чужом мире, и не находил до тех пор пока она сама, смеясь, не выныривала из-за моей спины. Все вопросы и сомнения заблудились среди лабиринта лестниц и площадок, время уснуло, мы бегали и веселились как дети. Я не заметил, когда взошла луна, только понял вдруг, что всё вокруг из чёрного, стало серебристо-голубым. Море было уже ближе, но всё ещё далеко внизу. Обрадовавшись, что уже есть что отражать, оно несколько успокоилось, и протянуло лунную дорожку от городских строений к самому горизонту. Немногочисленные люди, попадавшиеся нам на пути, улыбались и отходили в сторону, как будто этот город безоговорочно принадлежал нам. Редкие прикосновения друг к другу учащались, и, в какой-то момент я поймал ускользающую Веду в свои объятия и прижал к себе.
Девушка сжалась вся и неожиданно прижалась к моему телу так, как будто долго этого ждала. Мои ладони скользнули по её волосам и плечам. Жадные пальцы дотронулись до её шеи.
С поразительной ясностью, гораздо более реальной, чем серебряный город вокруг, я вдруг вспомнил щелчок пальцев Аллариха, после которого Веда рассыпалась на осколки. Его пальцы тогда коснулись той же самой точки, которой сейчас касались мои. Я отстранился и взглянул в лицо моей спутнице. Потерянные вопросы, пользуясь нашей неподвижностью, нашли и догнали нас. Веда смеясь заглядывала в мои глаза.
– Мне сегодня звонил мой друг, – сказал я. – Его зовут Остин.
Я замолчал, в ожидании ответа. Веда тоже молчала, не отводя глаз.
– Он звонил отсюда, – резко закончил я. Ожидаемой реакции вновь не последовало. Лишь недоумённый взгляд.
– Остин, один из вас? – не унимался я.
– Не знаю я никакого Остина, – ответила, наконец, Веда пожав плечами. – И почему ты решил, что он звонил отсюда?
– Но ведь это телефон дядюшки Хо? – допытывался я, держа девушку в своих объятиях и пытаясь понять, напрягается ли её тело при моих вопросах.
– С чего ты взял? Глупенький, – Веда засмеялась, выскользнула из моих рук, отбежала на несколько шагов, остановилась и обернулась ко мне, дразня возможностью бездумной охоты на лестницах города.
– А чей же телефон тогда стоял в комнате? – я решил проявить твердость.
– Как чей? Морока, конечно. В той квартире всё его. Это вообще его квартира.
Я растерялся.
– А где же тогда стоит телефон дядюшки Хо?
Веда поняла, что игры в догонялки не получится, села на край уступа и похлопала ладошкой рядом с собой. Я послушно сел.
– Дядюшки Хо, – начала она, – не существует.
Я молчал, ожидая продолжения. Серебряный город отдыхал от наших шагов.
– Поэтому, – Веда откинула с лица прядь волос, – нет такого места, где стоит его телефон. Это просто, голос, и ничего более. Точнее даже голоса он не имеет.
– Как это?
– Он говорит теми голосами, которые хоть когда-нибудь пользовались телефоном. Слушает, запоминает, а потом говорит.
– Но это не просто набор фраз? Мне показалось, что его слова связны и осмыслены.
– Тебя он умнее, это точно, – хихикнула Веда. – И вообще он очень умён. У него много времени на размышления, он может говорить сразу с сотней людей и думать сотню мыслей.
– Значит, все те голоса, с которыми я разговаривал...
Веда кивнула.
– Дядюшка Хо – только один из его голосов. А всего их миллионы. И не только голосов а и характеров, переживаний, привычек.
– Тогда почему считается, что он один?
– Единство сознания и единство памяти.
Луна, не моргая, глядела на нас. А Веда глядела на меня.
– Но что это за существо? Кто он такой?
– Человек. Просто человек.
– Ну уж и просто.
Веда стала совсем серьезной.
– Не все из нас хотят пользоваться чужими телами. Некоторые пытаются избежать этого. Поселившись, например, в телефонной сети.
– И такое возможно? – удивился я. Веда пожала плечами.
Пауза легла между нами, как сторожевой пёс ложится у собственной миски. Я пытался найти слова, чтобы усыпить его, и не находил. Веда печально глядела на меня.
– Что это за город? – наконец спросил я.
– Его тоже не существует, – просто ответила девушка и, словно невесомая, вскочила на ноги. Сторожевой пёс при внимательном рассмотрении оказался маленьким пушистым щенком. Я тоже поднялся и предложил:
– Давай всё-таки спустимся к морю.
Веда кивнула.
Наш дальнейший путь был не таким сумбурным. Грустное оцепенение пробралось в мой мозг, не позволяя перенять беззаботность спутницы. Спускаться по лестницам стало почему-то сложнее, чем вначале. Деревянные, плохо обработанные перекладины натёрли руки. Мы спускались всё ниже, и всё более и более растворялись в голубом серебре бесконечных граней. Красота окружающего мира просочилась сквозь толстую, но непрочную стену мрачных мыслей и незаметно наполнила меня целиком, от ступней до самых глаз, и вдруг начала брызгать вокруг смехом, проливаясь через уголки губ. Город затягивал нас всё глубже и глубже. Совсем неожиданно, в двух уступах под нами оказалось море. Оно совсем успокоилось, лунная дорожка исчезла, превратившись в точную копию луны, плавающую в глубине. Мы спустились ещё ниже и подошли к самой воде. Головокружительное звёздное небо раскинулось перламутровой пылью в бездне под нашими ногами. Земля исчезла, мы повисли между небом вверху и небом внизу в центре звёздной сферы. Мои руки обхватили тело Веды – единственную точку опоры, до которой могли дотянуться.
Яркое солнце слепило глаза. Я инстинктивно отодвинулся глубже в тень и только после этого огляделся. Некоторое время пришлось собираться с мыслями, чтобы понять, где я, и как здесь очутился. Маленькая комнатка с плохо отштукатуренными стенами и закруглёнными углами. Низкий потолок. Солома на белом глиняном полу. Ни одного окна. Дверной проём без двери, через который пропитанные ветром солнечные лучи рисовали на полу ослепительный четырёхугольник. Запах моря.
Я поднялся на ноги, удивительно бодрый и умиротворённый, впервые за долгие месяцы. С удовольствием потянувшись сделал несколько шагов к дверному проёму и выбрался наружу. Бескрайний океан приветствовал меня грохотом прибоя, разбив у моих ступней прозрачную волну. Я оглянулся по сторонам. Город уже давно не спал, горные вершины терялись в полуденной дымке, люди занимались своими делами. Я и забыл, что тут есть люди. Стыдливо юркнул в нору к своей одежде и подумал, что в общем-то окружающие одеты не многим более, чем я сам.
Приведя себя в порядок, я вновь вышел наружу, чувствуя себя богатым туристом-бездельником в экзотической стране. Разглядывая окружающую действительность, я неторопливо двинулся в путь между морем и белёными стенами Города Которого Нет. Солёные брызги холодными поцелуями касались моей кожи. Лодки, привязанные к деревянным столбам у самого берега, тёрлись друг о друга боками. Ветер проникал через мои ноздри в голову и бессовестно перемешивал немногочисленные мысли. Одна из них, более цепкая чем другие, добилась-таки моего внимания. С некоторой тревогой я взглянул наверх, через бесконечные ступеньки амфитеатра. Выход отсюда был где-то там, непредставимо далеко. Взбираться в такую высь по приставным лестницам, а затем еще пытаться найти нужный уступ... Я поморщился от неудовольствия. Впрочем, пока уходить не хотелось, а там видно будет.
Среди залива, подальше от берега, рыбаки на лодочках то ли забрасывали, то ли вынимали сети. Люди на берегу косились на мою одежду, признавая во мне чужака. На земле (точнее на набережной), прислонившись спиной к стене, сидел старый сморщенный человек с лицом индейского вождя. Взгляд его был устремлён в море, мышцы окаменели и пребывали в неподвижности. Я рассматривал его, пытаясь понять, чем он заинтересовал меня, и вдруг вспомнил. Это был Морок собственной персоной.
– Добрый день, – вежливо поздоровался я. Морок неторопливо взглянул на меня и кивнул чуть заметно. Лицо его вновь замерло. Сейчас он не был похож на того Морока, с которым я встречался ранее. Может это всё-таки не он?
– Это ведь Ваш город? – поинтересовался я, садясь рядом у стены. – Вы его придумали?
Морок вновь кивнул.
– А зачем? Такие громадные пространства, столько людей, всё живое... Сколько же времени на всё это надо.
Морок молчал, глядя на горизонт. Я совсем уже разуверился в ответе, когда Морок, не отрывая взгляда от вечного, произнёс:
– У меня есть время... Много времени. А зачем... У этого города нет причины и предназначения. Он незачем.
Я почему-то почувствовал обиду. Мне нравился город, я уже любил его, и вдруг оказывается, что он бессмысленен.
– Как же... Совсем незачем?
Морок оторвал взгляд от волн:
– Бесполезен, как и любое искусство. Все наваждения бесполезны, как бесполезны картины, статуи, музыка...
– Ну почему же, – возразил я. – Искусство нужно. Всем.
Морок смерил меня насмешливым взглядом.
– А вы тогда, зачем этим занимаетесь? – вспылил я.
– Я не считаю, что обязан заниматься только осмысленными вещами, – заметил Морок. В его оживших фразах проступила та сущность, которую я хорошо помнил по встрече у костра.
Я задумался, подыскивая ответ.
– Значит вы считаете мороки искусством? – наконец спросил я.
– Это предельный вид искусства. И любое искусство является наваждением. Первобытные бизоны на стенах пещер были первыми мороками.
Ветер с моря усилился. Волна становилась всё сильнее. Рыбаки, свернув свои сети, спешили пристать к берегу. Небо покрылось маленькими облачками.
– Ну Вы сравнили. Бизоны это просто рисунок. А это всё, – я похлопал ладонью по нагретой солнцем стене, – обладает всеми чертами реальности: твёрдостью, запахами, вкусом, звуками...
– И гораздо более важными свойствами реальности – потенцией развития, судьбой, прошлым, будущим, непредсказуемостью. Эти люди вокруг нас могут влюбляться, страдать, рожать детей, любоваться закатами, проявлять собственную волю. У каждого свой характер, каждого можно вытащить в реальный мир и он будет там жить обычной человеческой жизнью. По крайней мере, никто не сможет понять, так это или нет.
Морок беззастенчиво хвастался результатами своих трудов.
– Как же вы смогли сделать такое?
– Я очень хорошо разбираюсь в природе вещей, – Морок улыбнулся.
– А Веда? Она тоже наваждение?
– Веда? Нет, с чего ты взял?
"Ага, – подумал я. – Впрочем, он и соврёт, недорого возьмёт. Благо не на ликси сейчас говорит. И ведь не спроста им такой язык понадобился".
Морок тем временем разглядывал меня.
– Видите, как много отличий между рисунками в пещерах и тем, что Вы делаете, – сказал я под его взглядом.
– Цель одна, – пояснил мой собеседник. – И то и другое пытается воссоздать реальность. Только в наскальных рисунках это получается лишь с некоторыми её аспектами. А потом художники научаются отражать действительность всё лучше и лучше, появляется иллюзия пространства, объема. Пока лишь иллюзия. Добавляется звук, следом придут запахи, тепло, реакция на окружение. Опять таки в виде иллюзий. Сейчас вы ещё не умеете этого делать и называете такие произведения мороками. Но искусство не обязано останавливаться на иллюзиях. В какой-то момент мираж обретает плоть и становится реальностью. Художник понимает, неожиданно, что созданный им цветок ничем не отличается от цветка настоящего... В этом неосознанная цель мастера – создать реальность, стать богом.
– Вы же сказали, что цели у искусства нет. А, оказывается, есть всё-таки! Да и кроме этой я назову ещё десяток!
– Например? – ухмыльнулся Морок.
– Ну, показывать красоту окружающего мира, раскрывать характеры персонажей, оказывать эмоциональное воздействие на зрителя, учить его и всё такое.
– Это всё равно, что сказать, что Мир создали для того, чтобы ты мог есть шоколад, – лицо старого индейца смяли ехидные морщины.
Я вздрогнул. Его слова напомнили разговор с Остиным, и цель моего визита сюда. Лукавые глаза Морока не сулили правды.
– Вы так говорите, как будто искусство обязано повторять реальность, – я решил найти брешь в рассуждениях. – А на самом деле...
Морок встал одним молодым движением. Я замолчал и поднялся тоже.
– Идем, – весело позвал меня за собой, развернулся и быстро зашагал вдоль стен. Его тело жадно впитывало сумасшедший ветер и снопы брызг разбивавшихся валов. Я летел следом. У какой-то лестницы Морок остановился, оглянулся на меня: поспеваю ли, и мальчишескими движениями забрался наверх. Пройдя площадку, поднялся ещё выше, потом ещё. Наконец остановился. Я, запыхавшись, взобрался следом. Мой спутник стоял у проёма и пропускал меня вперёд. Ветер толкал в спину. Город делал вдох, затягивая моё тело в беззубый рот двери.
Как только я вошёл ветер исчез. Вместо комнаты передо мной было нечто неописуемое. Многообразные многоцветные предметы или существа жили своей жизнью, подчиняясь смутно понятной но невыразимой гармонии. Я сделал шаг вперёд, и ближайшее ко мне существо вдруг рассыпалось мириадом мелких горошин. В тот же момент другие выкинули щупальца и начали собирать рассыпавшегося товарища, тихо урча и становясь прозрачнее. Тоненькая хрупкая ложноножка доверчиво, жгуче и мокро ткнулась в мою ногу. Я почему-то подумал, что стоит мне сделать ещё шаг, и я сам рассыплюсь блестящими каплями.
– Вот это самое сложное, – сказал Морок за моей спиной. – Создать нечто, совершенно не похожее на реальность, но, не смотря на это, обладающее законами жизни, многообразием, непредсказуемостью и в то же время особой логикой, способное жить и развиваться самостоятельно. А также познаваемое и прекрасное с точки зрения обычных людей. Нечто совсем другое, но не менее совершенное, чем наша обычная действительность.
Продолжение следует
* * *
– Как ты думаешь, Рай существует?
– Ну и вопросы у тебя по телефону! Во-первых, что значит Рай?
– Остин, не мудри. Рай это то место, куда душа попадает после смерти тела.
– Вот как. Тогда не знаю просто. Я даже не уверен в возможности существования души в отрыве от тела.
– Ясно. А о каком Рае знаешь?
– Вот если Раем считать то место, где всем хорошо и все счастливы, то такого Рая точно нет.
– Почему?
– А ты думаешь, эмоции нужны человеку для развлечения? Они функциональны, они заставляют человека поступать так, а не эдак, они управляют им. Если из всех эмоций оставить только положительные, они станут бесполезны и не нужны.
– Но зачем управлять человеком?
– Природа преследует свои цели. Ей нужно, чтобы человек размножался, питался, пытался управлять себе подобными, получал новый опыт, расширял территорию.
– Как-то у тебя все прагматично получается.
– Ну а сам подумай. Допустим Бог отбирает людей в соответствии с каким-то критерием, помещает их в Рай, а там, в Раю, погружает их в пучины блаженства до конца времён. Но стремление к блаженству нужно человеку для того, чтобы идти к цели и избегать несчастий. Если в Раю все счастливы, то в нем никто ни к чему не стремится. Это мир не имеющий смысла, лишенный развития. Зачем тогда отбирать праведников с таким трудом и ломая при этом столько жизней, причиняя боль? Тебе не кажется, что именно такой подход прагматичен – уверенность, что Бог существует только для того, чтобы гарантировать нам удовольствия после смерти?
– Ах, Остин, ты всегда всё ставишь с ног на голову.
– Ну нужно же всё, наконец, вернуть в естественное состояние.
Мы ещё побеседовали. Потом, заметив, что стрелки часов стали совершенно сонными и уже с трудом могут передвигаться, я попрощался и положил трубку.
Я уже заканчивал чистить зубы, когда телефон вновь зазвонил. Выплюнув изо рта мутную воду, пошёл в комнату и поднял трубку.
– Алло! Слушай, я забыл тебе сказать...
Сон кубарем слетел с меня. Я слышал иронические интонации Остина, такие характерные для него. И в то же время, на индикаторе определителя я видел семь цифр счастливого билетика. Остин звонил от дядюшки Хо!
Мысли слетались к одной идее, как зябнущие птицы к кормушке – торопливо, расталкивая друг друга. Остин – один из них! И как же я сразу не догадался. Он же в последний раз говорил что-то на ликси. Не мог же он выучить его так быстро по такой идиотской книге. Её и учебником то назвать нельзя! Или мог всё-таки? Чёрт, почему я до сих пор не посмотрел её внимательно. И ещё... Было ещё что-то... Я пытался собраться мыслями, найти нужный клочок воспоминаний в хаосе корзины для бумаг. Голос Остина сбивал меня. Я не мог вникнуть в его слова и в то же время не мог сосредоточиться.
– Заткнись! – заорал я. Грубо, неоправданно грубо. Тут же, спохватившись, добавил сухо, – Извини. Перезвони через пять минут, – и бросил трубку.
Да, конечно же. "Призраков не существует", – сказал мне Голем, и его слова показались мне тогда знакомыми. Я слышал их раньше именно от Остина!
Я сел на диван, опершись локтями о колени и свесив голову. Я ждал повторного звонка.
Прошло пять минут. Ещё пять минут. Телефон молчал. Я протянул руку к трубке, но передумал. Встал, походил по комнате. Телефон молчал. Сходил на кухню, зажег газ под чайником. Тот, разбуженный среди ночи, недовольно заворчал. Поторапливаемый моим возбуждением, довольно скоро он вскипел, покрыв оконное стекло мелкими капельками. Я выключил газ, и, так и не налив чаю, решительно вернулся в комнату и поднял трубку. Семь магических цифр.
– Алло! – такой знакомый голос дядюшки Хо.
– Добрый вечер... Точнее доброй ночи. Извините, если разбудил. Позовите Остина, пожалуйста.
– Остина? Почему именно Остина?
– Чёрт возьми! Потому что мне нужен именно он!
– Милый мальчик, почему ты решил, что можешь требовать от меня такие вещи?
Я опешил.
– А что позвать кого-то к телефону это так сложно? В этом есть что-то особенно неприличное.
– Не неприличное, а, скорее, невежливое. И неуместное, разумеется.
– Но, по крайней мере, сказать, у вас он или нет, вы можете?
– У кого это у нас?
Я молча положил трубку. Дядюшка Хо вновь решил разыгрывать из себя дурачка. Они поняли что прокололись, и пытаются замести следы. Я вновь набрал номер, на этот раз номер Остина. В ответ – длинные пустые гудки.
Спать сейчас было немыслимо. Если Остина нет дома, ехать к нему – глупо. Если телефон дядюшки Хо стоит в пустой квартире, о чём я всегда смутно подозревал, то, пользуясь городским транспортом, который еще не успел разбежаться по местам своих ночёвок, я могу успеть застукать там своего лжедруга. Ничто, правда, не мешает им вновь устроить какое-то представление и заморочить мне голову своими мороками. Но что-то ведь надо было делать! Причём быстро.
Не раздумывая более, я выбежал из дому. Попутный трамвай на остановке, казалось, ждал меня. Я сел у окна в пустом вагоне, пошарил по карманам и не найдя ничего другого вытащил тот самый "счастливый билетик". Не колеблясь особенно я сунул его в зевающую пасть компостера – и дырявый талисман может остаться при мне, а какой-то билет, пусть даже и фальшивый, пробить было надо.
На нужной остановке я выскочил и торопливо пошёл к подъезду. На лестничной площадке перед дверью было по ночному тихо. Не без волнения я толкнул дверь.
Город-амфитеатр вновь был передо мной, за мной, вокруг меня, погружённый в чёрную тропическую ночь. Редкие костры горели то там, то сям на уступах. Рядом с некоторыми сидели люди. Неспокойные волны внизу не способны были отразить колпак звёздного неба. Море было чернее самой ночи, и, казалось, в центре амфитеатра – бездна. Знакомая площадка, на которой я стоял, была пуста. Даже кошки не было здесь. Я подошёл к краю уступа и вдохнул прохладный воздух пропитанный запахом океана.
В общем, этого и следовало ожидать. Избежать встречи для них проще простого.
– Что ты делаешь тут, среди ночи? – голос за спиной.
Я оглянулся. Тонкий силуэт девушки сидящей на верхнем уступе. Костер, горящий там, наверху, очерчивал её фигуру сияющим ореолом. Лицо пряталось в темноте.
– Подойди, – позвала она, – я хочу вниз.
Я послушно приблизился к стене, и, не дав мне времени для колебаний, хрупкая фигурка оттолкнулась руками от края своей площадки и порхнула вниз, ко мне. Практически рефлекторно я подхватил лёгкое тело. Наши лица оказались совсем близко, и я узнал знакомые черты. Веда.
– Ты не наваждение? – спросил я. Так, на всякий случай.
– Глупый, – отозвалась девушка. – Какая разница?
Мягко освободив своё подвижное тело из моих рук, она отошла за край ковра. Теперь свет костра нежными мазками рисовал её на чёрном фоне ночи. Тьма, как и в первую нашу встречу, поглотила весь мир, кроме одной светящейся фигурки. Моя трепещущая тень жадно тянулась к этому единственному огоньку Вселенной.
– Пойдём? – вопросительно взглянула Веда в мои глаза.
– Куда?
– Туда, к морю.
И мы двинулись вниз. Перекладины приставных лестниц скрипели в наших руках. Мы спускались с одного спящего уступа на другой. Иногда Веда, спускаясь первой, пряталась в тени стен, я искал её, затерянный в чужом мире, и не находил до тех пор пока она сама, смеясь, не выныривала из-за моей спины. Все вопросы и сомнения заблудились среди лабиринта лестниц и площадок, время уснуло, мы бегали и веселились как дети. Я не заметил, когда взошла луна, только понял вдруг, что всё вокруг из чёрного, стало серебристо-голубым. Море было уже ближе, но всё ещё далеко внизу. Обрадовавшись, что уже есть что отражать, оно несколько успокоилось, и протянуло лунную дорожку от городских строений к самому горизонту. Немногочисленные люди, попадавшиеся нам на пути, улыбались и отходили в сторону, как будто этот город безоговорочно принадлежал нам. Редкие прикосновения друг к другу учащались, и, в какой-то момент я поймал ускользающую Веду в свои объятия и прижал к себе.
Девушка сжалась вся и неожиданно прижалась к моему телу так, как будто долго этого ждала. Мои ладони скользнули по её волосам и плечам. Жадные пальцы дотронулись до её шеи.
С поразительной ясностью, гораздо более реальной, чем серебряный город вокруг, я вдруг вспомнил щелчок пальцев Аллариха, после которого Веда рассыпалась на осколки. Его пальцы тогда коснулись той же самой точки, которой сейчас касались мои. Я отстранился и взглянул в лицо моей спутнице. Потерянные вопросы, пользуясь нашей неподвижностью, нашли и догнали нас. Веда смеясь заглядывала в мои глаза.
– Мне сегодня звонил мой друг, – сказал я. – Его зовут Остин.
Я замолчал, в ожидании ответа. Веда тоже молчала, не отводя глаз.
– Он звонил отсюда, – резко закончил я. Ожидаемой реакции вновь не последовало. Лишь недоумённый взгляд.
– Остин, один из вас? – не унимался я.
– Не знаю я никакого Остина, – ответила, наконец, Веда пожав плечами. – И почему ты решил, что он звонил отсюда?
– Но ведь это телефон дядюшки Хо? – допытывался я, держа девушку в своих объятиях и пытаясь понять, напрягается ли её тело при моих вопросах.
– С чего ты взял? Глупенький, – Веда засмеялась, выскользнула из моих рук, отбежала на несколько шагов, остановилась и обернулась ко мне, дразня возможностью бездумной охоты на лестницах города.
– А чей же телефон тогда стоял в комнате? – я решил проявить твердость.
– Как чей? Морока, конечно. В той квартире всё его. Это вообще его квартира.
Я растерялся.
– А где же тогда стоит телефон дядюшки Хо?
Веда поняла, что игры в догонялки не получится, села на край уступа и похлопала ладошкой рядом с собой. Я послушно сел.
– Дядюшки Хо, – начала она, – не существует.
Я молчал, ожидая продолжения. Серебряный город отдыхал от наших шагов.
– Поэтому, – Веда откинула с лица прядь волос, – нет такого места, где стоит его телефон. Это просто, голос, и ничего более. Точнее даже голоса он не имеет.
– Как это?
– Он говорит теми голосами, которые хоть когда-нибудь пользовались телефоном. Слушает, запоминает, а потом говорит.
– Но это не просто набор фраз? Мне показалось, что его слова связны и осмыслены.
– Тебя он умнее, это точно, – хихикнула Веда. – И вообще он очень умён. У него много времени на размышления, он может говорить сразу с сотней людей и думать сотню мыслей.
– Значит, все те голоса, с которыми я разговаривал...
Веда кивнула.
– Дядюшка Хо – только один из его голосов. А всего их миллионы. И не только голосов а и характеров, переживаний, привычек.
– Тогда почему считается, что он один?
– Единство сознания и единство памяти.
Луна, не моргая, глядела на нас. А Веда глядела на меня.
– Но что это за существо? Кто он такой?
– Человек. Просто человек.
– Ну уж и просто.
Веда стала совсем серьезной.
– Не все из нас хотят пользоваться чужими телами. Некоторые пытаются избежать этого. Поселившись, например, в телефонной сети.
– И такое возможно? – удивился я. Веда пожала плечами.
Пауза легла между нами, как сторожевой пёс ложится у собственной миски. Я пытался найти слова, чтобы усыпить его, и не находил. Веда печально глядела на меня.
– Что это за город? – наконец спросил я.
– Его тоже не существует, – просто ответила девушка и, словно невесомая, вскочила на ноги. Сторожевой пёс при внимательном рассмотрении оказался маленьким пушистым щенком. Я тоже поднялся и предложил:
– Давай всё-таки спустимся к морю.
Веда кивнула.
Наш дальнейший путь был не таким сумбурным. Грустное оцепенение пробралось в мой мозг, не позволяя перенять беззаботность спутницы. Спускаться по лестницам стало почему-то сложнее, чем вначале. Деревянные, плохо обработанные перекладины натёрли руки. Мы спускались всё ниже, и всё более и более растворялись в голубом серебре бесконечных граней. Красота окружающего мира просочилась сквозь толстую, но непрочную стену мрачных мыслей и незаметно наполнила меня целиком, от ступней до самых глаз, и вдруг начала брызгать вокруг смехом, проливаясь через уголки губ. Город затягивал нас всё глубже и глубже. Совсем неожиданно, в двух уступах под нами оказалось море. Оно совсем успокоилось, лунная дорожка исчезла, превратившись в точную копию луны, плавающую в глубине. Мы спустились ещё ниже и подошли к самой воде. Головокружительное звёздное небо раскинулось перламутровой пылью в бездне под нашими ногами. Земля исчезла, мы повисли между небом вверху и небом внизу в центре звёздной сферы. Мои руки обхватили тело Веды – единственную точку опоры, до которой могли дотянуться.
* * *
Яркое солнце слепило глаза. Я инстинктивно отодвинулся глубже в тень и только после этого огляделся. Некоторое время пришлось собираться с мыслями, чтобы понять, где я, и как здесь очутился. Маленькая комнатка с плохо отштукатуренными стенами и закруглёнными углами. Низкий потолок. Солома на белом глиняном полу. Ни одного окна. Дверной проём без двери, через который пропитанные ветром солнечные лучи рисовали на полу ослепительный четырёхугольник. Запах моря.
Я поднялся на ноги, удивительно бодрый и умиротворённый, впервые за долгие месяцы. С удовольствием потянувшись сделал несколько шагов к дверному проёму и выбрался наружу. Бескрайний океан приветствовал меня грохотом прибоя, разбив у моих ступней прозрачную волну. Я оглянулся по сторонам. Город уже давно не спал, горные вершины терялись в полуденной дымке, люди занимались своими делами. Я и забыл, что тут есть люди. Стыдливо юркнул в нору к своей одежде и подумал, что в общем-то окружающие одеты не многим более, чем я сам.
Приведя себя в порядок, я вновь вышел наружу, чувствуя себя богатым туристом-бездельником в экзотической стране. Разглядывая окружающую действительность, я неторопливо двинулся в путь между морем и белёными стенами Города Которого Нет. Солёные брызги холодными поцелуями касались моей кожи. Лодки, привязанные к деревянным столбам у самого берега, тёрлись друг о друга боками. Ветер проникал через мои ноздри в голову и бессовестно перемешивал немногочисленные мысли. Одна из них, более цепкая чем другие, добилась-таки моего внимания. С некоторой тревогой я взглянул наверх, через бесконечные ступеньки амфитеатра. Выход отсюда был где-то там, непредставимо далеко. Взбираться в такую высь по приставным лестницам, а затем еще пытаться найти нужный уступ... Я поморщился от неудовольствия. Впрочем, пока уходить не хотелось, а там видно будет.
Среди залива, подальше от берега, рыбаки на лодочках то ли забрасывали, то ли вынимали сети. Люди на берегу косились на мою одежду, признавая во мне чужака. На земле (точнее на набережной), прислонившись спиной к стене, сидел старый сморщенный человек с лицом индейского вождя. Взгляд его был устремлён в море, мышцы окаменели и пребывали в неподвижности. Я рассматривал его, пытаясь понять, чем он заинтересовал меня, и вдруг вспомнил. Это был Морок собственной персоной.
– Добрый день, – вежливо поздоровался я. Морок неторопливо взглянул на меня и кивнул чуть заметно. Лицо его вновь замерло. Сейчас он не был похож на того Морока, с которым я встречался ранее. Может это всё-таки не он?
– Это ведь Ваш город? – поинтересовался я, садясь рядом у стены. – Вы его придумали?
Морок вновь кивнул.
– А зачем? Такие громадные пространства, столько людей, всё живое... Сколько же времени на всё это надо.
Морок молчал, глядя на горизонт. Я совсем уже разуверился в ответе, когда Морок, не отрывая взгляда от вечного, произнёс:
– У меня есть время... Много времени. А зачем... У этого города нет причины и предназначения. Он незачем.
Я почему-то почувствовал обиду. Мне нравился город, я уже любил его, и вдруг оказывается, что он бессмысленен.
– Как же... Совсем незачем?
Морок оторвал взгляд от волн:
– Бесполезен, как и любое искусство. Все наваждения бесполезны, как бесполезны картины, статуи, музыка...
– Ну почему же, – возразил я. – Искусство нужно. Всем.
Морок смерил меня насмешливым взглядом.
– А вы тогда, зачем этим занимаетесь? – вспылил я.
– Я не считаю, что обязан заниматься только осмысленными вещами, – заметил Морок. В его оживших фразах проступила та сущность, которую я хорошо помнил по встрече у костра.
Я задумался, подыскивая ответ.
– Значит вы считаете мороки искусством? – наконец спросил я.
– Это предельный вид искусства. И любое искусство является наваждением. Первобытные бизоны на стенах пещер были первыми мороками.
Ветер с моря усилился. Волна становилась всё сильнее. Рыбаки, свернув свои сети, спешили пристать к берегу. Небо покрылось маленькими облачками.
– Ну Вы сравнили. Бизоны это просто рисунок. А это всё, – я похлопал ладонью по нагретой солнцем стене, – обладает всеми чертами реальности: твёрдостью, запахами, вкусом, звуками...
– И гораздо более важными свойствами реальности – потенцией развития, судьбой, прошлым, будущим, непредсказуемостью. Эти люди вокруг нас могут влюбляться, страдать, рожать детей, любоваться закатами, проявлять собственную волю. У каждого свой характер, каждого можно вытащить в реальный мир и он будет там жить обычной человеческой жизнью. По крайней мере, никто не сможет понять, так это или нет.
Морок беззастенчиво хвастался результатами своих трудов.
– Как же вы смогли сделать такое?
– Я очень хорошо разбираюсь в природе вещей, – Морок улыбнулся.
– А Веда? Она тоже наваждение?
– Веда? Нет, с чего ты взял?
"Ага, – подумал я. – Впрочем, он и соврёт, недорого возьмёт. Благо не на ликси сейчас говорит. И ведь не спроста им такой язык понадобился".
Морок тем временем разглядывал меня.
– Видите, как много отличий между рисунками в пещерах и тем, что Вы делаете, – сказал я под его взглядом.
– Цель одна, – пояснил мой собеседник. – И то и другое пытается воссоздать реальность. Только в наскальных рисунках это получается лишь с некоторыми её аспектами. А потом художники научаются отражать действительность всё лучше и лучше, появляется иллюзия пространства, объема. Пока лишь иллюзия. Добавляется звук, следом придут запахи, тепло, реакция на окружение. Опять таки в виде иллюзий. Сейчас вы ещё не умеете этого делать и называете такие произведения мороками. Но искусство не обязано останавливаться на иллюзиях. В какой-то момент мираж обретает плоть и становится реальностью. Художник понимает, неожиданно, что созданный им цветок ничем не отличается от цветка настоящего... В этом неосознанная цель мастера – создать реальность, стать богом.
– Вы же сказали, что цели у искусства нет. А, оказывается, есть всё-таки! Да и кроме этой я назову ещё десяток!
– Например? – ухмыльнулся Морок.
– Ну, показывать красоту окружающего мира, раскрывать характеры персонажей, оказывать эмоциональное воздействие на зрителя, учить его и всё такое.
– Это всё равно, что сказать, что Мир создали для того, чтобы ты мог есть шоколад, – лицо старого индейца смяли ехидные морщины.
Я вздрогнул. Его слова напомнили разговор с Остиным, и цель моего визита сюда. Лукавые глаза Морока не сулили правды.
– Вы так говорите, как будто искусство обязано повторять реальность, – я решил найти брешь в рассуждениях. – А на самом деле...
Морок встал одним молодым движением. Я замолчал и поднялся тоже.
– Идем, – весело позвал меня за собой, развернулся и быстро зашагал вдоль стен. Его тело жадно впитывало сумасшедший ветер и снопы брызг разбивавшихся валов. Я летел следом. У какой-то лестницы Морок остановился, оглянулся на меня: поспеваю ли, и мальчишескими движениями забрался наверх. Пройдя площадку, поднялся ещё выше, потом ещё. Наконец остановился. Я, запыхавшись, взобрался следом. Мой спутник стоял у проёма и пропускал меня вперёд. Ветер толкал в спину. Город делал вдох, затягивая моё тело в беззубый рот двери.
Как только я вошёл ветер исчез. Вместо комнаты передо мной было нечто неописуемое. Многообразные многоцветные предметы или существа жили своей жизнью, подчиняясь смутно понятной но невыразимой гармонии. Я сделал шаг вперёд, и ближайшее ко мне существо вдруг рассыпалось мириадом мелких горошин. В тот же момент другие выкинули щупальца и начали собирать рассыпавшегося товарища, тихо урча и становясь прозрачнее. Тоненькая хрупкая ложноножка доверчиво, жгуче и мокро ткнулась в мою ногу. Я почему-то подумал, что стоит мне сделать ещё шаг, и я сам рассыплюсь блестящими каплями.
– Вот это самое сложное, – сказал Морок за моей спиной. – Создать нечто, совершенно не похожее на реальность, но, не смотря на это, обладающее законами жизни, многообразием, непредсказуемостью и в то же время особой логикой, способное жить и развиваться самостоятельно. А также познаваемое и прекрасное с точки зрения обычных людей. Нечто совсем другое, но не менее совершенное, чем наша обычная действительность.
Продолжение следует